— Я хотел бы кое-что узнать о вашей сестре.

Она даже не спросила, о которой.

— Что именно?

— Поймите, я вовсе не хотел бередить ваши раны, синьора, но мне нужно узнать побольше о Веллауэре, чтобы понять причину его смерти.

— А если он заслужил свою смерть?

— Синьора, мы все ее заслуживаем, но не людям предрешать ее сроки.

— Да ладно вам, — она издала сухой смешок — Иезуит вы, вот и все. А кто решил, когда умереть моей сестре? И какой смертью? — Ее гнев, внезапно разгоревшись, так же быстро погас. — Что же вы хотите знать?

— Мне известно о вашей с ним связи. Я знаю, что он был отцом ребенка вашей сестры. И знаю, что она умерла в Риме в тридцать девятом.

— Не просто умерла. А истекла кровью, — проговорила она мертвым, обескровленным голосом. — Истекла кровью в гостиничном номере, куда он запихнул ее после аборта и потом даже не зашел навестить.

Мучительная старость отступала перед мучительными воспоминаниями.

— Когда ее нашли, она уже сутки пролежала мертвая. А то и двое — до того, как я об этом узнала. Я была под домашним арестом, но друзья пришли и всё мне рассказали. Я выбежала из дому. Мне пришлось ударить полицейского, сбить его с ног и пнуть в лицо, чтобы убежать. И все-таки я покинула дом. И ни один человек, ни один из тех, кто видел, как я его пинаю, даже не остановился ему помочь. Я пошла вместе с моими друзьями. Туда, к ней. Все необходимое уже было сделано, и в тот же день мы ее похоронили. Без священника, она же умерла неподобной смертью, мы просто закопали ее. Могилка была такая маленькая. — Ее голос пресекся от подступивших картин минувшего.

Он и прежде видывал такое, и не раз, так что ему хватило опыта промолчать. Вот сейчас слова нахлынут снова, и она уже не сможет остановиться, пока не выговорится до конца. Он терпеливо ждал, вместе с ней проживая прошлое.

— Мы нарядили ее во все белое. И закопали в этой маленькой могилке. В такой крохотной ямке. После похорон я пошла домой и меня арестовали. Но я уже была под арестом, так что это дела не меняло. Я спросила про того полицейского, сказали, он в порядке. Я извинилась перед ним, когда мы потом увиделись. После войны, когда в город пришли союзники, я месяц прятала его в подвале, пока не пришла его мать и не забрала его. Мне его не в чем винить, и зла на него я не держу.

— Как это все случилось?

Она посмотрела на него в замешательстве, она искренне не понимала.

— У вашей сестры с Веллауэром.

Облизав губы, она уставилась на свои корявые пальцы, еле видимые из-под шали.

— Я их познакомила. Он слышал, с чего начался мой путь певицы, и когда обе сестры приехали в Германию на мои гастроли, он попросил меня познакомить его с ними — с Кларой и маленькой Камиллой.

— Между вами тогда что-то было?

— Вы спрашиваете, был ли он моим любовником?

— Да.

— Да, был. Это началось почти сразу, как я стала там петь.

— А его связь с вашей сестрой?

Ее голова отлетела назад, как от пощечины. Она подалась вперед, и Брунетти подумал, что сейчас она его ударит. Вместо этого она плюнула. Жалкий водянистый сгусток упал на его бедро и повис на ворсе брюк. Ошеломленный Брунетти даже забыл его вытереть.

— Будьте вы прокляты! Все друг друга стоите! Все одинаковые! — выкрикивала она безумным, срывающимся голосом. — На что ни глянете, всюду видите грязь, которую сами ищете! — Голос вдруг окреп, она глумливо повторила — «Его связь с вашей сестрой!» Его связь! — Она приблизила к нему лицо, глаза, сузившиеся от ненависти, и прошептала: — Моей сестре было двенадцать лет. Двенадцать! Мы похоронили ее в платьице, в котором она ходила к первому причастию. Она с тех пор даже подрасти не успела. Маленькая девочка! Он изнасиловал ее, синьор полицейский! У него не было никакой связи с моей младшей сестренкой! Он ее просто изнасиловал. В первый раз, а потом еще, и еще, угрожая ей — угрожая, что все расскажет мне, расскажет, какая она скверная девчонка. А потом, когда она забеременела, он отправил нас обеих в Рим. А я еще ничего не знала, он все еще был моим любовником. Спал со мной, а между делом насиловал мою сестренку! Теперь поняли, синьор полицейский, почему я так рада, что он издох, и почему я сказала, что поделом ему, что он заслужил свою смерть? — Ее лицо исказила ярость, пронесенная через полстолетия. — Вы желаете знать все до конца, синьор полицейский?

Брунетти кивнул, все видя, все понимая.

— Он приехал в Рим дирижировать «Нормой», а я в ней пела. А она сказала ему, что беременна. Нам она побоялась сказать — запуганная, она побоялась, что мы назовем ее скверной девчонкой. И он устроил ей аборт, а оттуда отвез в ту гостиницу. И бросил, и она истекла там кровью. Когда она умерла, ей было всего двенадцать лет.

Он видел, как ее рука выпросталась из пледов и шалей, как замахнулась на него. Он только чуточку отвел голову, и удар пришелся мимо. Это взбеленило ее, и она с размаху ударила своим корявым кулаком о деревянную ручку кресла, вскрикнув от боли. И рванулась из кресла, роняя на пол тряпье.

— Убирайся из моего дома, свинья! Свинья!

Брунетти бросился бежать, перемахнув через подлокотник своего кресла, и, спотыкаясь, помчался от нее по коридору. Рука ее по-прежнему была выставлена вперед, а он удирал, слыша за спиной яростные вопли. Он слышал, как она, тяжело дыша, возится, задвигая засовы. Оттуда в садик долетали проклятья— и ему, и Веллауэру, и всему миру. Захлопнув и заперев дверь, она продолжала бушевать. Он стоял, дрожа от промозглого тумана, потрясенный бурей, которую вызвал. И заставил себя сделать несколько глубоких вдохов, чтобы забыть, как впервые в жизни по-настоящему испугался женщины, испугался страшной этой памяти, необоримый наплыв которой сорвал эту женщину с кресла и бросил за ним в погоню.

Брунетти почти полчаса проторчал на причале, и к тому моменту, когда наконец подошел пятый номер, успел совершенно продрогнуть. Погода и не думала меняться, и всю обратную дорогу через лагуну до Сан-Дзаккариа он просидел в натопленном салоне, глядя на лезущую в окна белую сырую муть. Прибыв в квестуру, он сразу прошел к себе в кабинет, даже не ответив на приветствия нескольких коллег. Он закрылся, но пальто не снимал, дожидаясь, пока пройдет озноб. Он видел старуху, эту фурию, с воем летящую за ним по промозглому коридору; и трех сестричек на старой фотографии; и лежащую в гробу девочку в белом платьице, в котором она недавно шла к первому причастию. Он увидел все это вместе, увидел логику, увидел план.

Наконец он снял пальто и кинул на спинку кресла. Пошел к столу и принялся рыться в наваленных на нем бумагах, откладывая в сторону папки и конверты, пока не нашел, что искал: отчет о вскрытии в зеленых корочках.

На второй странице он обнаружил запись, которая ему запомнилась с прошлого раза: Риццарди зафиксировал небольшие синяки на руке и ягодице, назвав их «следами подкожных кровотечений, неизвестного происхождения».

Ни один из двух опрошенных им врачей не упомянул, что делал или назначал Веллауэру какие-либо инъекции. Но имея жену-врача, вряд ли он пошел бы на прием ради назначения каких-то уколов. И вряд ли он, подумал Брунетти, вообще обсуждал их назначение с этим врачом.

Снова переворошив кипу бумаг на столе, он отыскал отчет немецкой полиции и, перечитывая его, наткнулся наконец на то, что давно уже занозой засело в его сознании. Первый муж Элизабет Веллауэр, отец Александры, не просто преподавал в университете Гейдельберга, но возглавлял кафедру