Глава 18
Звонок Микеле раздался в час ночи, вырвав Брунетти из тяжелого, беспокойного сна. На четвертом звонке он поднял трубку и назвался.
— Гвидо, это Микеле.
— Микеле, — тупо повторил он, пытаясь вспомнить, кого из его знакомых зовут Микеле. И, разлепив глаза, вспомнил. — Микеле, Микеле — отлично. Как хорошо, что ты позвонил. — Он зажег ночник и свесил ноги с кровати. Паола спала рядом как мертвая.
— Я поговорил с отцом, и он все вспомнил.
— И?
— Все в точности, как ты сказал: если что-то и есть, то он это точно знает.
— Хватит ехидничать, давай выкладывай.
— Ходили разговоры насчет Веллауэра и одной из сестер, которая пела в опере — Клеменцы. Где, папа не припомнил, но уверен, что началось это в Германии, где она пела с ним. Вроде бы даже был скандал между его женой и этой Сантиной, на каком-то приеме после спектакля. Дамы осыпали друг друга оскорблениями, а Веллауэр уехал, — Микеле выдержал театральную паузу. — Вместе с Сантиной. После тех выступлений — папа считает, году в тридцать седьмом или тридцать восьмом — Сантина вернулась сюда, в Рим, а Веллауэр — домой. Там его ждала такая музыка! — Микеле засмеялся собственной остроте. Брунетти — нет.
— Похоже, он сумел-таки подлатать свою семейную жизнь. Папа считает, что там вообще была заплата на заплате.
— Значит, он был ходок?
— Еще какой: папа говорит, хуже некуда. Или лучше, это уж как кому нравится. Развелся с женой после войны.
— Из-за этого?
— Папа не уверен. Но, по-моему, именно из-за этого. Либо из-за того, что он сотрудничал не с теми, с кем нужно.
— А что было потом, когда Сантина вернулась в Италию?
— Он приехал сюда дирижировать «Нормой», той самой постановкой, где она отказалась петь. Знаешь?
— Знаю. — Это было в папке, переданной ему Мьотти — ксерокопии вырезок из римских и венецианских газет полувековой давности.
— На ее место нашли другую, а Веллауэр праздновал свой полный триумф.
— И что дальше? Они потом продолжали встречаться?
— Вот тут уже, как говорит папаша, дело темное. Одни говорят, что какое-то время они были вместе. Другие — что он порвал с ней, как только она отказалась выступать.
— А как насчет сестер?
— По всей видимости, когда Клеменца ушла со сцены, Веллауэр вставил пистон другой Сантине. — Микеле никогда не отличала деликатность выражений, в особенности применительно к женщинам.
— И что дальше?
— Ну, путался с ней какое-то время. А потом имела место так называемая «незаконная медицинская услуга». С этим тогда проблем не было, и папа мой то же говорит, — конечно, если есть свой человек. Ну, у Веллауэра был. Никто про это ничего толком не знает, но она умерла. Может, на самом деле ребенок был и не его, но людям не докажешь.
— А что потом?
— Ну, значит, она умерла, я уже сказал. В газетах, натурально, обо всем умолчали. Тогда на такие темы особо не распространялись. Причиной смерти в газетах назвали «внезапную болезнь». В известном смысле так оно и есть.
— А что насчет другой сестры?
— Папаша считает, она перебралась в Аргентину, не то в самом конце войны, не то сразу после. Видимо, там и умерла, много лет спустя. Попросить выяснить поточнее?
— Нет, Микеле. Это к делу не относится. А что скажешь о Клеменце?
— Она пыталась вернуться на сцену после войны, но голос стал уже не тот. И она больше не пела. Папа считает, она живет где-то там у вас. Это так?
— Да. Я с ней говорил. Твой отец больше ничего не припомнил?
— Только то, что он как-то сам встретился с Веллауэром, лет пятнадцать назад. Он ему не понравился, но почему — папа не смог объяснить. Просто не понравился, и все.
Брунетти уловил, как приятельская интонация в голосе Микеле нечувствительно перешла в журналистскую:
— Что-нибудь из этого тебе поможет, Гвидо?
— Не знаю пока, Микеле. Я просто хотел составить представление о том, что он был за человек, и выяснить насчет Сантины.
— Ну вот, теперь ты все знаешь, — сухо ответил Микеле, услышав в свой черед в голосе друга полицейские нотки.
— Пойми, Микеле, может, из этого что-то получится, а может, и нет.
— Хорошо, хорошо. Что будет, то и будет. — Микеле не стал опускаться до того, чтобы просить об ответной любезности.
— Если из этого что-то получится, я позвоню тебе, Микеле!
— Ну да, ну да, конечно, позвонишь. Уже поздно, Гвидо, и я уверен, что ты хочешь обратно в кроватку. Позвони, если что-то еще понадобится, ладно?
— Обещаю. Спасибо большое, Микеле. И пожалуйста, передай мою благодарность отцу.
— Это он тебя просил поблагодарить. Ты его окрылил! Спокойной ночи, Гвидо.
И прежде чем Брунетти успел ответить, в трубке послышались гудки. Выключив свет, он скользнул под одеяло, только теперь почувствовав, до чего в комнате холодно. В окружающей темноте он явственно видел фотографию на бюро у Клеменцы Сантины, три сестрички симметричным треугольником. Одна из них умерла из-за него, а другой, возможно, он поломал судьбу. Только младшей удалось его избежать, но ради этого пришлось уехать в Аргентину.
Глава 19
На другой день с утра пораньше Брунетти прошлепал на кухню, пока Паола еще спала, и поставил кофеварку. Потом побрел в ванную, плеснул на лицо водой, избегая смотреть в глаза мужчине в зеркале. До кофе он не доверял никому.
На кухню он вернулся в тот самый момент, когда кофе убежал. Не в силах даже чертыхнуться, он схватил посудину с огня и закрутил газ. Налив кофе в чашку, он кинул туда три ложки сахара и с чашкой в руках вышел на лоджию, чтобы утренний холод разбудил в нем то, чего не в состоянии разбудить даже кофе.
Небритый, помятый, он стоял на лоджии, выходящей на запад, уставясь в точку на горизонте, туда, где начинались Доломиты[47]. Судя по их сегодняшнему виду, всю ночь лил дождь, и горы словно подкрались за ночь близко-близко и теперь были отчетливо видны в хрустальном воздухе. Он знал, что до вечера они соберут пожитки и скроются так же незаметно, — спрячутся за новой пеленой дыма, который поднимется от заводов и фабрик на материке или за облаком влажного тумана от дыхания лагуны.
Слева ударили колокола Сан-Поло к утренней службе. Полседьмого утра. Напротив, в окне дома на другой стороне
