усопшие. Он открыл, — сам! — что мир порочен, а общественная система несправедлива и что во всем этом заинтересованы исключительно власть имущие. А так как ему, первому на белом свете, сие открытие явилось во всей своей силе и ясности, то парень не уставал демонстрировать свое полнейшее презрение к тем, кто подобного просветления покуда не сподобился. В их число, естественно, попадала вся родня, за исключением, может быть, только Кьяры, которая освобождалась от ответственности за социальную несправедливость отчасти по малолетству, а отчасти потому, что на нее всегда можно рассчитывать в смысле половины ее карманных денег. Впрочем, и дедушке-графу, похоже, удалось протиснуться сквозь игольное ушко — это уж совершенно непостижимым образом.
Парень ходил в классический
Раффаэле лезет за стол, растопырив локти. Брунетти спрашивает, как дела — этой темы пока можно было касаться безбоязненно.
— О'кэй.
— Передай хлеба, Раффи. — Это Кьяра.
— Не ешь эту чесночину, Кьяра. Потом будешь неделю благоухать. — Это Паола.
— Замечательная курица! — Это Брунетти. — Что, откроем еще бутылочку?
— Да, — ликует Кьяра, подставляя свой бокал. — Я же еще не попробовала!
Брунетти достает из холодильника следующую бутылку, откупоривает и обходя вокруг стола, наливает каждому. Стоя за спиной у сына, он словно невзначай кладет руку ему на плечо, покуда наклоняется над столом. Тот рывком сбрасывает его ладонь, а потом ловко выдает это движение за попытку дотянуться до артишоков, которые всю жизнь терпеть не мог.
— А что на десерт? — спрашивает Кьяра.
— Фрукты.
— А торта не будет?
— Поросенок ты, — замечает Раффаэле, не критикуя, просто констатируя.
— Не сыграть ли в «монополию» после ужина? — спрашивает Паола и, не дожидаясь согласия детей, ставит условие: — Если только все уроки сделаны.
— У меня сделаны, — сообщает Кьяра.
— И у меня, — врет Раффаэле.
— Только, чур, я банкир, — требует Кьяра.
— Буржуазный поросенок, — уточняет Раффаэле.
— Вы двое моете посуду, — распоряжается Паола, — а потом сыграем. — И при первом же писке недовольства переводит тему в практическую плоскость — На этом столе невозможно играть в «монополию», пока посуда не убрана, не помыта и не поставлена на место. — Раффаэле открыл было рот, чтобы выразить протест, и тут она обрушивается уже на него: — Если, по-твоему, это буржуазный предрассудок, так имей в виду, что и курицу есть — тоже буржуазное занятие, но нареканий по поводу курицы я что-то не слышала. Так что вымойте посуду, и поиграем.
Брунетти неизменно поражался этой ее способности сперва приложить Раффаэле, а потом с легкостью сменить гнев на милость. Когда он сам делал сыну замечание, это неизменно заканчивалось хлопаньем дверей и обидами на неделю. Понимая, что его подловили, Раффаэле дал волю своей ярости, с грохотом сгребая со стола тарелки и сгружая их на столик возле мойки, а Брунетти взял бутылку и свой бокал и ушел в гостиную, чтобы переждать там неизбежный стук и гром усмиренных, но не сломленных.
— По крайней мере он не мастерит бомбы у себя в спальне, — попыталась утешить его Паола, входя за ним следом.
Из кухни доносился приглушенный шум воды — свидетельство того, что посуду моет Раффаэле, и пронзительный звон, означающий, что вытирает ее и ставит в шкафчик Кьяра. Неожиданно раздался взрыв хохота.
— Ты не боишься за него? — осторожно спросил он жену.
— Пока ей удается его насмешить, думаю, нам не о чем беспокоиться. Он ни разу не обидел Кьяру, и я что-то сомневаюсь, что он станет кого-то взрывать.
Брунетти плохо понимал, как эти шаткие доводы могут утишить его тревогу за сына, но так хотелось в них поверить.
Кьяра просунула голову в дверь.
— Раффи пошел за доской. Приходите!
Когда они с Паолой пришли на кухню, доска для игры в «монополию» оказалась уже разложена посредине стола, и Кьяра в качестве банкира, как и уговорились, уже раздавала всем по тоненькой пачке денег. По общему согласию, Паоле банковать не разрешалось, так как ее уже не раз ловили за руку, запущенную в сейф. Раффаэле, несомненно опасавшийся, что данная роль навлечет на него обвинения в буржуазной алчности, отказался сам. А для Брунетти и сама-то игра стоила непосильного умственного напряжения, чтобы еще обременяться обязанностями банкира. Так что последние неизменно отходили к Кьяре, и та с удовольствием вела все подсчеты и расчеты, выплаты и размен денег.
Кинули кубик, кому первому ходить. Раффаэле выпало идти последним, причем этого оказалось достаточно, чтобы остальные трое заметно занервничали. Болезненное желание сына всегда быть первым так пугало Брунетти, что иногда он нарочно ему подыгрывал, чтобы парень не переживал.
Через полчаса Кьяра собрала себе все зеленое: Виа Рома, Корсо Имперо и Ларго Аугусто. Раффаэле заполучил два красных участка, для полного комплекта не хватало только улицы Виа Марко Поло, находившейся у Брунетти. Еще через четыре раунда Брунетти позволил уговорить себя уступить сыну остающийся красный участок за Акведотто и пятьдесят тысяч лир в придачу. Семейная традиция исключала какие-либо комментарии, что не помешало Кьяре как следует пнуть братца под столом.
Раффаэле, разумеется, возмутила такая несправедливость.
— Кончай, Кьяра. Если он совершает сделку себе в убыток, его дело.
И это человек, мечтающий ниспровергнуть всю капиталистическую систему!
Брунетти передал сыну акции, и тот немедленно принялся строить отели на всех свежеобретенных участках. Пока Раффаэле, удостоверившись, что Кьяра правильно разменяла ему деньги, был целиком поглощен этим занятием, Брунетти заметил, как Паола потихоньку пододвинула пачечку десятитысячных банкнот из банка прямиком к себе. Она взглянула на него и, поняв, что муж застукал ее за кражей у собственных детей, обезоружила его ослепительной улыбкой. Хороша семейка: муж полицейский, жена воровка, а детки — анархист и ходячий компьютер.
В очередной свой заход он попал в один из новых отелей Раффаэле и вынужден был отдать все, что имел. У Паолы вдруг обнаружилась наличность на постройку целых шести отелей, но хватило такта хотя бы отвести глаза при передаче денег в банк.
Брунетти откинулся на спинку стула и смотрел, как игра неумолимо приближается к концу, ставшему после его проигрыша сыну единственно возможным. Локоть Паолы потихоньку приближался к стопке десятитысячных банкнот, но замер под ледяным взглядом Кьяры. Та, в свою очередь, так и не уговорила Раффаэле продать ей Парк Победы, дважды остановилась в отелях красного сектора и оказалась банкротом. Паола сделала еще пару ходов, после чего остановилась в отеле на Виале Константине и не смогла расплатиться.
Игра закончилась. Раффаэле тут же вновь превратился из преуспевающего финансового воротилы в непримиримого врага правящего класса; Кьяра отправилась грабить холодильник; а Паола, зевнув, сказала, что пора спать. Брунетти вышел вместе с ней, мысленно отметив: вот комиссар полиции Светлейшей Республики[46] провел еще один вечер в неусыпном преследовании лица, повинного в смерти величайшего музыканта столетия.
