Паула мучительно улыбнулась. Покачав головой, она заметила:

– Ах, господин Неф, и где вы такого только начитались? Чтобы мир изменился, нужно совсем другое.

Не прибавив больше ни слова, она вытащила из верхнего ящика своего стола формуляр и внесла туда найденный предмет и обнаруженную сумму денег, затем написала записочку для самой себя: «Спросить Маттеса о месте и времени обнаружения предмета и внести полученные данные». Деньги она заперла в сейф, где хранились ценные вещи, а куклу – вновь одетую, как раньше, и с заклеенным разрезом – положила на полку к другим забытым игрушкам, правда чуть отдельно, и прикрепила к ней картонный ярлык с пометкой: «В случае появления владельца немедленно оповестить железнодорожную полицию».

Ханнес Хармс, наблюдавший за ее действиями по манипуляции с куклой, вышел из своего кабинета, остановился возле полки с игрушками, взял куклу и поглядел на ее многострадальное тельце, словно хотел удостовериться в качественности проведенной операции. Он не положил ее назад, с куклой на руках он подошел к письменному столу и выслушал то, что ему доложили, не очень удивляясь по поводу услышанного и не высказывая ворчливого одобрения насчет хитроумной идеи использовать куклу как тайник. Он только обронил:

– Это старо как мир, да и в трюк с детской невинностью тоже уже больше никто не верит.

– У нас тут еще парочка кукол завалялась, – сказал Генри, – несколько плюшевых мишек да два тряпичных зайца.

Хармс пожал плечами.

– Определите сами, как далеко вы можете зайти в своей вере в невинность, – улыбнулся он, – вполне возможно, господин Неф, что один из зайчиков набит драгоценными камушками.

Паула показала на кофеварку и спросила:

– Кто хочет кофе?

На ее предложение все откликнулись очень дружно, охотно расселись вокруг ее письменного стола, отодвинув в сторону бумаги и освобождая место для чашек. Когда Хармс увидел русскую подпись под квитанцией о получении, он вопросительно поднял голову.

– По-русски? Здесь был русский?

– Один ученый, – сказал Генри, – я отнес ему его документы в гостиницу, он выронил их на перроне. Думаю, он не знал, что надо обращаться к нам.

Так как Хармс не произнес ни слова, что можно было расценить как молчаливое одобрение, Генри принялся рассказывать, что этот ученый Лагутин является гостем Высшей Технической школы, он приглашен принять участие как математик в одной из конкретных научно-исследовательских программ; судя по его документам («Убиться можно, чего он только не знает!»), свой главный экзамен он сдал на самые высшие оценки. И Генри еще упомянул, что он редко когда встречал такого радушного парня и такого благодарного клиента.

– Он из Москвы? – спросил Хармс.

– Нет, он башкир, – сказал Генри, – живет в Самаре.

– Башкиры, – задумчиво произнес Хармс и повторил: – Башкиры, да.

Паула и Генри одновременно посмотрели на него, и тогда он рассказал, что многое узнал про башкир от своего отца, который около пяти лет прожил военнопленным в тех краях, недалеко от их земель, где-то под Вяткой. Крепкий народец и добродушный, но это его отец понял не сразу, сначала он столкнулся с башкирскими снайперами-охранниками, с целым отрядом снайперов.

– Вашего отца ранили? – спросил Генри.

– Выстрелом в руку, – сказал Хармс, – во время еды, когда он подносил ложку ко рту, но в лагерном лазарете его хорошо лечили, рана зажила, и он стал выходить наравне с другими на работу – на лесоповал или строить бараки. Мой отец часто хвалил башкир, они иногда протягивали пленным, хотя им это запрещалось, кусок хлеба или кислый и твердый, как камень, сыр, один старый башкир дал ему однажды попить забродившего кобыльего молока, кумыс называется, любимый их напиток Но те времена, когда башкиры жили, занимаясь только лошадьми и овцами, давно уже прошли, задолго до того, как мой отец попал в плен.

– Удивительно, – откликнулась Паула, – а я вообще никогда ничего не слышала про башкир, я даже слова такого никогда не встречала, не знала, что существуют такие люди.

– Возможно, вы вскоре познакомитесь с одним из них, – сказал Генри и, усмехаясь, добавил: – Он такой же вежливый, как, скажем, я, и у него прелюбопытная внешность.

– Я представляю себе, что он выглядит, как казак, – предположила Паула.

– Что-то от кочевых татар в башкирах, конечно, есть, – сказал Хармс и, увидев в проходе между полками Бусмана, сделал ему знак рукой: – Иди сюда, Альберт, садись, выпей кофейку.

Бусман, пыхтя и отдуваясь, подхватил свой складной стул и сел рядом с Паулой – по нему было видно, что его что-то сильно занимает, не дает покоя, может, какая-то встреча или поручение.

– Что там у тебя, Альберт?

– Он пообещал нам вознаграждение, представляешь, человек готов отдать всю месячную зарплату, если я верну ему его шарф синего цвета, как у моряков, он оставил его в международном экспрессе «Гриммельсхаузен». Для начала, конечно, я его успокоил, – сказал Бусман.

– Но ты же знаешь, мы не можем принять вознаграждение, – напомнил Хармс.

– Пока мы только заполнили с ним формуляр, – Бусман неодобрительно поглядел на Генри, тут же заявившего, что у них на полке лежит с дюжину таких шарфов и все синего цвета.

– Вы не понимаете, господин Неф. Для того, кто готов отдать за шарф целую зарплату, вещь эта имеет особое значение.

– Вполне может быть, – согласился Генри, – но в принципе любой шарф легко заменим, да и вообще,