звукорежиссерский, хотя я и сам аранжировки делаю. Я его просил все делать сразу так, чтобы играло, как надо, потому что я это все потом сводил. У нас на этой почве даже конфликт был. Но позже он мне сказал, что понял мою систему и что она клёвая, то есть не надо играть кучу бесполезного, если это потом все равно не будет использоваться.
– Кто был вашим первым клиентом с Толиком? – спросила я и, пользуясь тем, что Дима отвернулся к подошедшему официанту, отодвинула сахарницу обратно.
– Филипп Киркоров, – ответил, повернувшись, Мосс, – с песней «Единственная моя», а позже с альбомом «Ой, мама, шика дам».
Мой сыночек в далеком Парижске обожает этот альбом. Он по нему судит очень уважительно о российском шоу-бизнесе и даже научился правильно выговаривать фамилию «Киркоров».
– Это был наш первый проект, – продолжал Дима и снова заботливо пододвинул ко мне сахарницу. – Честно скажу, Филипп – наш самый преданный клиент, он нас не покидал, даже когда был кризис в 1998 году. Мы очень уважаем Киркорова. Он, конечно, сложный человек, как и все звезды, но он – молодец, плодовитый артист, записывает огромное количество песен. Можно, конечно, говорить, что это каверы или не каверы...»
– Что такое «кавер»? – спросила я и незаметно отодвинула от себя злосчастную сахарницу.
– Кавера, – пояснил мне Дима – двадцать пятый по счету сленговый шоу-термин, – это собственная интерпретация уже когда-то звучавшей песни. На Западе – это нормальная практика. Причем есть такое понятие, как «красовер» – когда даже академические вокалисты перепевают мировые поп-хиты. Знаете, раньше говорили, что русский саунд – это полная ерунда, вот на Западе – другое дело, так вот сейчас многие вещи у нас звучат не хуже.
Интересуюсь, почему они назвали свою компанию «Братья Гримм».
– Это была шутка. Как два брата акробата, сиамские близнецы, братья Гримм – сказочники.
Вспомнила про одноименный вокальный коллектив.
– У нас и юридическое название есть, и торговый знак. На том рынке, где нас знают, все знают, как нас зовут. Толик, кроме того, что он пишет музыку, он еще и автор текстов и подписывается, как Артур А’Ким. Кстати, он сейчас издает сборник своих стихов. Но в основном мы работаем в тандеме, он пишет стихи, а я музыку. Толик написал стихи ко многим песням Виктора Дробыша.
– Как произошло Ваше первое знакомство с Аллой Борисовной?
– Я... – И рука Димы потянулась через стол, но, слава богу, не задержалась на сахарнице и прошла мимо за бутылкой минеральной воды, – так подозреваю, что Филипп долго ей не говорил, где он пишется. Но, конечно, это Филипп привел Аллу Борисовну к нам в студию. Она очень спокойно относится к записи в студии, без пафоса, не так, как, например, Маша Распутина, которой наушники спиртом надо протирать и которая пьет только воду «Перье». Я думаю, что для профессионального артиста все равно, куда он пришел – он пришел на работу. Они не требуют гримерки с золотыми стульями. Главное – люди, студия – железо, можно и дома сделать студию и производить продукт. Самое сложное – это люди, наше преимущество в том, что мы долго работали с Толиком вдвоем, но так как надо развиваться, нам удалось собрать вокруг себя коллектив, в котором каждый человек является по-своему гениальным. Тот же самый Андрей «Рембо», я случайно о нем услышал. Он из Красноярска. Его проблема была в том, что он всегда работал с не очень хорошими аранжировщиками, поэтому у него был к нам несколько утилитарный подход. В результате мы притирались друг к другу целый год. Почему сейчас у нас такой хороший звук? Потому что нам удалось совместить его техническое понимание качества звука, и при этом не пропадает музыка. Это, во-первых, а во-вторых, когда-то я спросил одного человека, как он делает звук, он ответил, что нужно просто с самого начала делать все нормально. Секрет в том, что, когда я делаю песню с нуля, и каким бы ни было личное отношение к артисту, я заставляю себя эту песню полюбить. Рокеры иногда говорят: «Вот Вы попсу делаете, а мы – рок, у нас круче».
– Знаю-знаю, – закивала я, – профессионалы считают, что от стиля музыки ее качество не зависит.
– Если послушать все эти разговоры, что «мы записывались в Лондоне», а потом взять группу «The World» и послушать, что они в Лондоне сделали, так это просто «до свидания!».
Не поняв, что означает в шоу-бизнесе термин «до свидания», робко спросила, опасливо косясь на сахарницу:
– Может, они это делали в дешевой студии в Лондоне?
– На самом деле, – Дима неправильно истолковал мой взгляд и снова великодушно пододвинул ко мне ненавистную сахарницу, – все зависит от отношения аранжировщика, а сейчас оно стало утилитарным: если ему нравится – он делает, если не нравится – он делает, извините за выражение, дерьмо. Иногда удивительно, как профессионал делает одну вещь гениально, а другую – нет. Просто она ему не нравится. Если мне вещь сильно не нравится – я просто не возьмусь. А он берется и делает заведомо фигню. Я в таких случаях ему говорю: «Ты не понимаешь, что репутация создается годами, а портится за одну секунду».
Не выдержав борьбы с профессиональными терминами типа «сведение» и «мастеринг», блондинка во мне взмолилась, решительно оттолкнула сахарницу и, не снимая с нее руки с целью навсегда пригвоздить ее к месту подальше от меня, попросила Диму объяснить, из чего состоит песня и как она строится.
– Расскажу человеческим языком, – снисходительно улыбнулся Мосс и временно забыл про злополучную сахарницу. – Допустим, ты сочинила песню...
– Что значит сочинила, – уточнила я, – принесла расписанную нотами на бумаге или просто «пим-пим, тра-ля-ля»?
– Просто «пим-пим, тра-ля-ля», – кивнул Дима. – Ты приносишь это, и если у тебя есть продюсер, то он говорит, что он хочет, если нет, то я ее беру и у меня в голове сразу начинает все это играть, причем целиком. И я стараюсь это услышать так, будто это уже не у меня в голове играет, а из радио. Потом делается аранжировка. Аранжировка – это когда играются и записываются сначала барабаны, потом гитары, скрипка, флейта и т. д.
В результате получается многодорожечная музыка, когда разные партии записаны синхронно.
– По нескольким дорожкам проигрываются разные инструменты. – Я оказалась понятливой. – Одна и та же мелодия, но обработанная с использованием разных инструментов. Записали все инструменты, совместили это всё, а дальше?
– Дальше уже играет некое подобие аранжировки, так называемая болванка. Приходишь ты, и тебе кажется, что это уже музыка, она просто еще не сведенная. На эту болванку записывают твой вокал, ты много раз пропеваешь свою партию. На этой стадии самый тонкий момент. Я тебе говорю: «Здесь поддай больше эмоций, здесь нежно спой, а здесь ты крикни».
– Получается, что это саундпродюсер диктует звездам, как они должны петь? – удивляюсь я.
– Конечно.
– Сами они не могут? – округляю я глаза.
– Очень редко, – выносит нелестный вердикт Мосс.
– Алла, наверное, знает, как петь, – не хочу верить я.
– Алла – она уникальная. Когда она приходит, у нее в голове уже это есть. Иногда она приходит и не знает, что петь, а когда она четко знает, то просто приходит и поет, – кивает Дима и продолжает объяснять технологию создания песни. – На этом этапе поется и записывается очень много треков, порядка двадцати, и потом начинается сбор вокала.
Интересуюсь живо и шкурно (все-таки сама балуюсь пением), сколько примерно часов нужно звезде для записи звука.
– По-разному. В зависимости от песни. Минимум, когда ты поешь два-три раза, пятнадцать минут, и готово.
– А максимум? – Я почувствовала себя слегка ущербной со своими минимум четырьмя часами на запись каждой песни.
– Бывает часов пять, – успокоил меня Дима. – Особенно если надо какую-нибудь эмоцию поймать или продюсер что-то нереальное требует, извиняюсь, от блондинки. После этого Толик выбирает самое лучшее по слову, по ноте, по звуку. Получается трек, и по необходимости, а она очень часто возникает, Толик начинает чистить интонацию. Все это подтягивается. В одной ситуации я сам видел, как Толик записал и
