посмотрите, на это чудо!

На продавленном диване лежал высокий гибкий юноша, на нем не было ничего, кроме клетчатой шотландской юбки или чего-то похожего, он блаженно улыбался, в руке его дымилась сигарета, его длинные волосы были схвачены шнурком на макушке, как у папуаса, и он был смугл, как папуас, у него были девичьи, подернутые негой глаза с загнутыми ресницами.

— Ну-ка, встань, пидор, — сказал старший, и это были последние слова в его жизни.

Хозяйке бы уйти, и тогда она бы осталась жить. Но она подслушивала у дверей и успела услышать визг, и что-то, похожее на свист рвущегося шелка, затем дверь распахнулась, сбив ее с ног, и на лестничную площадку спиной вперед, выпал мужчина, на горле его висела собака, женщина в ужасе смотрела, как собака рвет горло человека, в то время, как из дверного проема доносились какое-то нечеловеческое кхеканье и вой, потом кто-то рывком за волосы втянул ее внутрь, и больше она ничего не видела и не слышала, потому что ее голова с выпученными глазами, покатилась по коридору.

Джип «чероки» с черными стеклами остановился у кованых ворот усадьбы хозяина.

— Колян, открой! — крикнул водитель, приспустив стекло, и Колян открыл, а через мгновенье упал у колес джипа, пятная подъездную дорожку, кровью из перерубленного горла.

Хозяин, часто затягиваясь сигарой и поглядывая в окно, мерил шагами свой непомерный кабинет. Он увидел фары автомобиля, подъезжавшего к дому, а через несколько секунд в дверь раздался осторожный стук.

— Войди! — рявкнул Хозяин, и в кабинет вошел высокий юноша, одетый как для съемок фильма про Тарзана в сопровождении черноволосой девушки и черной собаки с окровавленной мордой.

— Ты что за чмо? — спросил Хозяин.

Тихо улыбаясь, юноша обошел его кругом, рассматривая со всех сторон, девушка и собака двигались вслед за ним.

— Ты что за чмо? — еще брезгливей повторил хозяин, и юноша сунул руку за спину.

Команды, избивая на ходу, стаскивали упирающихся людей за периметр электростанций, где их брали в оборот специалисты из группы дознавателей. Прошло уже два часа с момента начала операции, загон был забит беспаспортными наркоманами, гомосексуалистами и карманными ворами, в застенках раздавались вопли, но результата не было, лейтенанты, матерясь, давили на кнопки мобильников, пытаясь добиться инструкций от Хозяина, но Хозяин перестал отвечать на звонки.

Когда несколько командиров среднего звена, ускоряя шаг, мимо изрубленных охранников ворвались в кабинет, они увидели Хозяина, но не сразу его узнали.

Торс без рук и без ног висел на люстре. Конечности аккуратной кучкой лежали на ковре, рядом — кучка собачьего дерьма. Голову нашли по запаху — она стояла на каминной полке с прикипевшим к губам окурком погасшей сигары.

Воронцов уже собирался домой, когда отовсюду начали поступать сообщения, что в районе начинается какая-то заваруха. Воронцов усмехнулся — он знал, что это за заваруха, и знал, что криминальный террор весьма похож на милицейский, что это две стороны одной медали, — а медаль на груди у того, кто придумал такое государство.

Бледно выглядящий начальник вошел в его кабинет и спросил, что он думает но этому поводу. Воронцов ответил, что ничего не думает, что для этого есть начальник службы общественного порядка, а у него рабочий день закончился давно, он сделал все, что мог, Толика Дядыка уже не воскресишь, и он идет домой спать. Так он и сделал.

Спать, однако, ему не пришлось.

Он шел через квартал, который жил, кипел и дергался своей обычной жизнью, он улавливал движение бандитских патрулей, незаметное неопытному глазу, и у него было ощущение, что все это нарисовано на куске холста. Он знал, что за расписным занавесом квартала, во тьме, где извивались по земле и вставали на дыбы сороконожки многоэтажек, выбивают двери и волокут людей вниз по лестницам, выворачивая им руки и походя, ударяя головами об стены, а те, кто должны были защитить этих людей, — делают то же самое на других концах города. И все это происходило потому, что так захотели три человека: Хозяин, мент по имени Воронцов, настучавший Хозяину и другой мент с большой звездой на погонах, купленной за деньги. Хозяина. Чего стоил этот мир, если в нем были возможны такие вещи?

А самое страшное заключалось в том, что за драным куском холста не было ничего.

Уже подходя к дому, Воронцов сообразил, что почему-то пришел пешком, а машину бросил в дворе райотдела. Это уже совсем никуда не годилось, это уже пахло маразмом.

В доме не горел свет, и почему-то пахло церковным воском.

Свет свечей лился из распахнутых дверей гостиной, и он вошел туда, как притянутый магнитом.

За столом сидел смуглый юноша, увенчанный короной черных волос, по левую его руку — девушка- охранница, по правую — девочка с наголо обритой головой, на столе стоял шандал, черная сука лежала на ковре.

— Ты совсем-совсем старый, Воронцов, — сказал юноша, — Ты оставил пистолет в сейфе, когда ехал к Хозяину, да и забыл его там.

— Откуда ты узнал мой адрес?

— От Толика Дядыка, — спокойно ответил юноша. — Он сильно кричал, но сказал, в конце концов. — Голос юноши был, ни мужским, ни женским, ни человеческим, так могла бы говорить звезда с неба. — Садись, — он сделал приветливый жест рукой. — Я приготовил для тебя кресло.

Воронцов сел.

— Видишь ли, — задумчиво сказал юноша, — мне нужна твоя голова. Ты не мог бы отдать мне ее сам? — Он вынул руку из-под стола, зубья пилы сверкнули в свете свечей.

— Нет, — хрипло ответил Воронцов.

— А вот я отдал бы тебе свою голову, если бы она была тебе нужна, — сказал юноша.

— Она мне нужна, сказал Воронцов.

— Нет, — юноша печально покачал головой, — тебе нужно мое мясо. Ты волк, Воронцов, ты не умеешь любить. Он встал, обошел стол и остановился напротив Воронцова. — Позволь мне взять то, что тебе не нужно, позволь мне взять твою боль.

— Я люблю свою боль, — сказал Воронцов.

— Да? Юноша поднял тонкие брови. — Тогда я сделаю тебе очень больно.

У Воронцова появилось ощущение дурноты и падения во сне, но он напрягся, он готовился бороться не за жизнь, а за право умереть стоя.

Бритоголовая девочка напряглась в своем кресле. Черная сука подобрала лапы и вдруг прыгнула, целясь юноше в горло. Свистнула пила. Собачья голова покатилась в угол, ее тело, мотая алой струей из шеи, — в другую сторону.

— Бедная Герта, — печально сказал юноша. — Она совсем сошла с ума, — он повернулся к Воронцову. — Ты всем приносишь неприятности. Твоя справедливость несправедлива и непристойна. — Он взмахнул пилой.

Воронцов вскочил на ноги. Девочка прижала кулаки к лысой голове.

Пьяный Риккерт рыдал над фотографией жены Воронцова, давно умершей в какой-то лечебнице под Парижем, о чем не знали они оба.

Илона, торопясь, забрасывала в шкаф забытый Воронцовым галстук, потому что в дверь позвонил клиент.

Мальчишка наркоман захлебывался криком на электростанции, потому что ему ломали пальцы молотком.

В последние мгновения. Бог увидел Воронцова, или, может быть, Воронцов на мгновение поверил, что Бог есть. Он не почувствовал боли, он только увидел, как обе его руки упали на пол, потом ноги вылетели из-под него, и бедная его больная голова покатилась раньше, чем тело коснулось пола.