семьи Челано. Каждая из гондол украсилась в этот день закрепленными на носу традиционными малиновыми лентами — знаком траура. Драпировка из черного бархата спускалась до самой воды с бортов гондолы в траурном убранстве, где находился гроб с телом Марко, на черном бархате выделялся фамильный герб семьи Челано.

Элена, вся в черном, как и остальные женщины, с достоинствам переносила горе. Когда все положенные церемонии завершились, Мариэтта и монахини распрощались с Эленой на ступеньках дворца, никто не собирался приглашать их. Одинокая фигурка Элены исчезла в огромных дверях, изрядно отстав от основной группы родных и близких, поднимавшихся по широкой лестнице. Лишь лакеи выразили ей свое сочувствие поклоном, когда она проходила мимо них.

На мраморных ступенях ее дожидался Филиппо. Все чувства подсказывали ей, что сейчас должно произойти что-то неприятное.

— Эти похороны — тяжелое испытание для вас, Элена. — Она никак не могла ожидать от него подобных проявлений сочувствия. — Я понимаю, через что вам пришлось пройти. Марко имел бы полное основание гордиться вами.

В том состоянии, в котором она пребывала, эти слова сочувствия, первые за все время со дня смерти Марко, застали ее врасплох. Филиппо взял ее под руку, и Элена с благодарностью подумала, что он собирается отвести ее в гостиную, где сейчас должны были состояться поминки по усопшему и где собралась часть родственников. Но вместо этого он повел ее через двери, расположенные дальше, в какую-то маленькую гостиную, и когда он сказал, что хотел бы поговорить с глазу на глаз, ее прежние страхи вернулись. Когда они оказались в комнате, она невольно отступила на несколько шагов.

— О чем вы хотели поговорить со мной?

Филиппо прекрасно осознавал, что не обделен красотой, считая себя мужчиной, на которого трудно не обратить внимания, и даже улыбнулся ей, чтобы успокоить. Ничего, когда-нибудь эта Элена сама поставит точку на его братце Марко, и все у него будет как надо. Филиппо был уверен, что эта девушка, всю сознательную жизнь проведшая в нужде и жестоких ограничениях, совершенно потеряла голову от сознания перспектив приобщиться к той жизни, которую ей сулил Марко. А чем он хуже Марко? Он в состоянии дать ей не меньше, а, может быть, даже больше.

— Мы должны пожениться, Элена, — без долгих проволочек заявил он. — Мой долг — сдержать обещание, данное моим братом, и дать тебе возможность жить в этом дворце, хозяином которого являюсь я. Кроме того, ты мне очень нравишься, и мне бы хотелось, чтобы ты пошла за меня — я буду гордиться этим. А тебе никогда и ни в чем не придется нуждаться — как ты сможешь убедиться, я способен быть и щедрым.

Элена застыла как вкопанная, не в силах сдвинуться с места и не произнося ни слова. Ужас по мере понимания всей чудовищности этого предложения холодком медленно поднимался по ее телу. Будто со стороны, она внезапно услышала, что у нее стучат зубы. Какой-то частью разума она понимала, что ничего странного в этом не было, что это с ней часто бывает в минуты очень сильного страха, но в целом ее разум, казалось, был парализован. Филиппо, подойдя к ней, поднял с ее лица траурную вуаль.

— Это больше не понадобится — сейчас мы пройдем в соседнюю гостиную, и я объявлю собравшимся, что мы с тобой поженимся через неделю.

Она продолжала молчать, огромными глазами уставившись на него. Но когда он нагнулся, чтобы поцеловать ее, Элена повела себя очень странно — просто ощерилась на него, как дикое животное, которое загоняли в угол. В ответ на это он, как бы в назидание на будущее, резко схватил ее за запястье и, открыв дверь, почти втолкнул ее в огромную гостиную.

Элена переодевалась к свадьбе. Она не вымолвила за день ни единого слова. Около часа колдовал парикмахер над ее прической, расчесывая длинные волосы и укладывая их длинными прядями по вискам так, чтобы они свисали по спине, как этого требовал обычай — считалось, что такая прическа служит признаком целомудрия. Завитые локоны спереди опускались на лоб. Теперь, надушенная и подкрашенная, она стояла Посреди девичьей спальни, и с полдесятка женщин, включая Лавинию, хлопотали вокруг ее драгоценного свадебного наряда.

— Ну вот, последние штрихи, — говорила Лавиния, поворачиваясь, чтобы извлечь корону невесты из объемной шкатулки, принесенной из хранилища драгоценностей. Тут отворилась дверь, и появилась сама сеньора Челано. Как и все женщины, приставленные к невесте, она была в черном. На свадьбу приглашалась лишь одетая в черное родня, причем большая ее часть собиралась на похороны Марко, а попала на свадьбу Элены и Филиппо.

— Погоди, Лавиния, — обратилась сеньора к дочери, стоявшей с короной в руках. — Поскольку у Элены нет матери и некому быть с ней сейчас, то моя обязанность надеть на нее корону.

Ее тонкие, унизанные перстнями пальцы взяли корону из рук Лавинии. Эта драгоценная вещь была вручена семье Челано еще в пятнадцатом столетии одной венецианской аристократкой, Катериной Корнаро, ставшей впоследствии королевой Кипра, и с тех пор было обычаем, что корона надевалась каждой невесте. Единственный великолепный рубин мерцал на лбу невесты. Воспоминание о том, как Марко с сияющими от счастья глазами впервые дал ей ее примерить, придало ей силы. Длинные и острые ногти синьоры Челано, подобно когтям, впились в голову Элене, когда старуха поправляла ее на голове. Элена не пошевелилась — физическая боль была ей нипочем.

Синьора Челано не могла скрыть одобрения, отступив на шаг и оглядев невесту. Она действительно выглядела восхитительно в этом роскошном платье и драгоценностях. Вместо традиционно светлых кремовых кружев из Бурано, на рукава и для оторочки низкого декольте использовали тончайшие черные кружева — как-никак, формально еще был траур. Филиппо должен был появиться перед гостями в черном галстуке и с такими же манжетами. Элена, посмотревшись в зеркало, которые две служанки подняли перед ней, увидела лишь какой-то совершенно незнакомый ей образ в облаке золота.

— Ну ладно, хватит любоваться собой, хоть ты и невеста! — раздался резкий голос Аполины Челано. — Время идет.

Лишь Лавиния осталась с Эленой, когда синьора Челано и остальные женщины отправились в церковь. Из желания хоть как-то облегчить девушке эти невыносимо долгие и самые тяжелые последние минуты, Лавиния старалась отвлечь ее разговором и говорила о том, что ей пришло в голову. Лавиния подошла к окну.

— Элена, уже время выходить, — она повернулась, чтобы поцеловать свою будущую сноху в щеку и по обычаю поздравить ее. Поздравление вышло кратким, всего в одну фразу, но Лавиния вложила в него все свое сочувствие и взволнованность, она прекрасно понимала, что Элене теперь суждено оказаться в руках человека безжалостного и деспотичного. — Желаю тебе счастья, — проговорила она.

— Счастье для меня потеряно навсегда, — безучастно ответила Элена. Лавиния, услышав это, разразилась слезами, и теперь уже самой Элене пришлось утешать ее. Когда они, наконец, вышли из комнаты, за дверями Элену ждал один из представителей директората Оспедале, в обязанности которого входило препроводить Элену в церковь — таков был обычай, если кто-то из выпускниц сочетался браком с представителем знатного рода.

— Прими мол наилучшие пожелания по случаю твоей свадьбы, Элена, — поздравил он девушку.

— Благодарю вас, синьор, — ответила она. Что еще она могла ответить?

Он церемонно повел ее к воротам, выходившим на канал, и она увидела целую флотилию гондол, в которых находились родственники дома Челано, готовые сопроводить ее к жениху. Хотя она почти никого не знала из этих людей, с которыми ей сегодня предстояло породниться, Лавиния известила ее о том, что здесь множество Барнаботти.

Свое формальное право родственников они использовали с лихвой, не пропуская ни одной торжественной церемонии, в особенности, тех, что завершались балами и ужинами. Подобное бремя вынуждены были нести представители очень многих дворянских фамилий.

Когда Элена входила в гондолу невесты, украшенную цветами, роскошное платье ее сверкнуло на солнце сотней драгоценных камней. И как только она уселась, рядом с ней расположилась Лавиния. Здесь же занял место и представитель директората Оспедале. Торжественная процессия заскользила по темным водам канала Гранде. Зрелище кортежа зачаровывало кого угодно — сотни лепестков цветов поднимались вверх ветерком и падали в воду, подбрасываемые на волнах канала. Люди, находившиеся в проплывавших