– Варвар умер?

– Я не знаю, Оми-сама. Я пойду и посмотрю сейчас же.

– Ты можешь пойти со мной.

Мура послушно пошел за ним, отстав на полшага. Оми был странно рад его компании.

– К полудню, говоришь? – спросил Оми, которому не нравилась тишина.

– Да. Все идет хорошо.

– А что с маскировкой?

Мура показал на группы старух и детей около одного из покрытых сетью домов, которые плели толстые маты. Среди них был Суво.

– Мы можем снять укрытия пушки с их повозок и завернуть их. Нам нужно по крайней мере десять человек, чтобы нести одну. К Игураши-сан уже послали за дополнительными носильщиками в соседнюю деревню.

– Хорошо.

– Я забочусь о том, чтобы была сохранена тайна, господин.

– Игураши-сан будет удивлен тем, что нужны носильщики, да?

– Оми-сама, мы истратим все наши мешки для риса, все наше вино, все сети, всю нашу солому для матов.

– Ну и что?

– Как потом мы сможем ловить рыбу и во что грузить наш урожай?

– Ты найдешь способ, – голос Оми стал строже, – Ваш налог увеличивается наполовину в этом сезоне. Ябу-сан приказал это сегодня ночью.

– Мы уже заплатили налог за этот год и за следующий.

– Это обязанность крестьян, Мура, ловить рыбу и пахать, собирать урожай и платить налог. Не так ли? Мура сказал спокойно:

– Да, Оми-сама.

– Староста, который не может управлять своей деревней, не нужен, да?

– Да, Оми-сама.

– Этот крестьянин, он был дурак и непочтителен. Еще есть такие?

– Никого, Оми-сама.

– Надеюсь, что так. Плохие манеры непростительны. Его семья облагается налогом на один коку риса – рыбой, рисом, зерном, чем угодно. Должно быть уплачено в течение трех месяцев.

– Да, Оми-сама.

Оба – и Мура, и самурай Оми – знали, что эта цифра была выше того, что было по средствам семье. У них была только рыбачья лодка и одно рисовое поле в полгектара, которое трое братьев Тамазаки – теперь двое – делили с женами, четырьмя сыновьями, тремя дочерьми и вдовой Тамазаки с ее тремя детьми. Коку соответствовал такому количеству риса, которым семья кормилась в течение года. Около пяти бушелей. Видимо, триста пятьдесят фунтов риса. Весь доход в государстве измерялся коками. И все налоги.

– Куда придет земля богов, если мы забудем о вежливости? – спросил Оми. – И те, что над нами, и те, что под нами?

– Да, Оми-сама. – Мура прикидывал, где взять этот один коку, потому что если не могла платить семья, то должна была заплатить деревня. И где взять еще рисовых мешков, веревок и сети. Кое-что можно было получить в дороге. Деньги можно будет одолжить. Староста соседней деревни ему обязан. А! Разве старшая дочка Тамазаки не шестилетняя красотка и разве шесть лет не самый подходящий возраст, чтобы продать девочку? И разве не самый лучший перекупщик детей в Изу – третий кузен сестры матери, нуждающийся в деньгах, лысый, отвратительный старый хрыч? Мура вздохнул, зная, что теперь ему предстоит ряд яростных торгов. «Не беспокойся, – подумал он, – девочка принесет даже два коку. Она, конечно, стоит гораздо больше».

– Я приношу извинения за неправильное поведение Тамазаки и прошу у вас прощения, – сказал он.

– Это было его плохое поведение, а не твое, – ответил Оми вежливо.

Но оба они знали, что за это отвечал Мура и лучше, что Тамазаки больше нет. Тем не менее оба были удовлетворены. Извинение принесено и учтено, но отклонено. Таким образом, честь обоих мужчин сохранена.

Они повернули за угол верфи и остановились. Оми колебался, потом показал Муре, что тот может уйти. Староста поклонился и с благодарностью удалился.

– Он мертв, Зукимото?

– Нет, Оми-сан. Он только снова в обмороке.

Оми подошел к большому железному котлу. Жители деревни использовали его для вытапливания ворвани из китов, которых они иногда ловили далеко в море в зимние месяцы, или для варки клея из рыбы, что было типичным деревенским промыслом.

Варвар по плечи был погружен в подогреваемую воду. Его лицо было красным, губы отделены от гнилых зубов.

На закате Оми видел, как Зукимото, надувшись от важности, наблюдал за тем, как варвар был связан по рукам и ногам, как цыпленок, так что его руки были вокруг колен, а локти свободно висели у ног, и опущен в холодную воду. Все это время маленький красноголовый варвар, с которого Ябу хотел начать, что-то бормотал, смеялся и рыдал, а христианский священник читал свои проклятые молитвы.

Потом началось подкладывание дров в огонь. Ябу на берегу не было, но его приказы передавались и немедленно исполнялись. Варвар начал кричать и бредить, потом биться головой, пытаясь размозжить ее о железный край котла, пока его не связали. Потом начались опять молитвы, рыдания, обмороки, возвращение к жизни, панические крики, еще до того, как действительно стало больно. Оми пытался следить, как вы бы следили за жертвоприношением мухи, пытаясь не видеть человека. Но он не смог и постарался уйти как можно скорее. Он обнаружил, что не получает удовольствия от мучений. «В этом нет достоинства, – решил он, радуясь возможности узнать правду о том, чего никогда не видел раньше. – В этом нет чести ни для жертвы, ни для мучителя. Достоинство отодвинулось от смерти, а без этого достоинства что было конечной точкой жизни?» – спросил он себя.

Зукимото спокойно потыкал обваренную кипятком мякоть на ноге палочкой, как делают, когда хотят убедиться, готова ли вареная рыба.

– Он скоро придет в себя. Удивительно, как долго он живет. Я не думаю, что они устроены так же, как и мы. Очень интересно, да? – спросил Зукимото.

– Нет, – сказал Оми, ненавидя его.

Зукимото постоянно был настороже, и его вкрадчивость вернулась.

– Я ничего не имел в виду, Оми-сан, – сказал он с глубоким поклоном. – Вовсе ничего.

– Конечно. Господин Ябу доволен, что вы так хорошо все устроили. Необходимо большое искусство, чтобы не дать огню слишком разгореться и все-таки дать его достаточно.

– Вы слишком добры, Оми-сан.

– Ты занимался этим раньше?

– Не совсем этим. Но господин Ябу удостоил меня своим хорошим отношением. Я только пытаюсь порадовать его.

– Он хочет знать, сколько еще проживет этот человек.

– Не доживет до рассвета. При большой осторожности с моей стороны.

Оми задумчиво осмотрел котел. Потом он поднялся на берег к площади. Все самураи встали и поклонились.

– Здесь все успокоилось, Оми-сан, – сказал один из них со смехом, ткнув большим пальцем в сторону люка. – Сначала были слышны разговоры, и голоса были сердитые, и несколько ударов. После два из них, может и больше, плакали, как испуганные дети. Но после этого давно уже тихо.

Оми прислушался. Он мог слышать глухой плеск воды и отдаленное бормотание. Случайный стон.

– А Масиджиро? – спросил он, называя так самурая, который, выполняя его приказы, остался внизу.

– Мы не знаем, Оми-сан. Конечно, он не отзывался. Он, возможно, умер.

«Как мог Масиджиро оказаться таким беспомощным, – подумал Оми. – Поддаться беззащитным людям,