шептала она.

«Она была так права», – подумал Оми, гордясь своей женой.

Он еще раз осмотрел берег и деревенскую площадь. Все казалось в полном порядке. Мидори и его мать ждали под навесом, который был приготовлен к прибытию Ябу и его гостя Торанаги. Оми заметил, что язык его матери молотит не переставая, и пожелал Мидори выдержать постоянные упреки. Он расправил складки на своем безупречном кимоно, поправил мечи и посмотрел на море.

– Слушай, Мура-сан, – прошептал осторожно рыбак Уо, – я так боюсь, ты знаешь, если мне нужно было помочиться, я мочился на песок.

– Да ничего, старина, – Мура сдержался, чтобы не рассмеяться.

Уо был широкоплечий, горообразный мужчина с огромными руками и сломанным носом, у него всегда было какое-то болезненное выражение лица, – Я так не думаю, мне кажется, я сейчас немножко испорчу воздух, – Уо был известен своим юмором, силой и способностью пускать ветры.

– Э-э, может быть, лучше не надо, – хохотнул невысокий высохший рыбак Хару, – один из этих дерьмоголовых может обидеться.

Мура присвистнул.

– Вам же приказали не вспоминать самураев, пока они не окажутся около деревни. «Ох-хо-хо, – подумал он устало, – надеюсь, все сделали и ничего не забыли». Он взглянул на склон горы у бамбукового частокола, окружающего временную крепость, которую они соорудили с такой скоростью и огромным трудом. Триста человек копали, строили, носили. Она была расположена на холме, сразу под домом Оми, меньшего размера, чем его дом, но с черепичной крышей, с временным садиком и маленьким банным домиком. «Видимо, сюда переедет Оми, а свой отдаст господину Ябу», – подумал про себя Мура.

Он оглянулся на мыс, откуда теперь в любой момент могла показаться галера. Скоро на берег вступит Ябу, и тогда они все будут в руках богов, всех ками. Бога отца, его святого сына и Святой Мадонны, ох-хо!

– Святая Мадонна, защити нас! Не оставь нас своей милостью. Всего несколько следующих дней! Защити нас, нашего господина и повелителя! Я зажгу пятьдесят свечей, а мои сыновья обязательно будут приведены в истинную веру, – пообещал Мура.

Сегодня Мура был очень рад, что он христианин; он мог ходатайствовать перед единым Богом, и это было дополнительной защитой его деревне. Он стал христианином в молодости из-за своего сюзерена, который перешел в эту веру и сразу же приказал всем своим людям стать христианами. И когда, двадцать лет назад, его господин был убит в битве на стороне Торанаги, сражаясь с войсками Тайко, Мура остался христианином в память об этом человеке. «Хороший солдат имеет только одного повелителя, – думал он, – одного настоящего повелителя».

Ниндзин, круглолицый мужчина с прекрасными зубами, был особенно озабочен присутствием самураев: – Мура-сан, прошу прощения, но то, что вы делаете, очень опасно. Этим утром было небольшое землетрясение, это знак богов, предзнаменование, Вы делаете ужасную ошибку. Мура-сан.

– Что сделано, то сделано, Ниндзин. Забудьте об этом.

– Как я могу? Это было в моем погребе и…

– Кое-что есть и в моем погребе. У меня у самого масса всего, – сказал Уо, больше уже не улыбаясь.

– Нигде ничего нет. Ничего, друзья, – сказал Мура осторожно, – ничего не было. – По его приказу тридцать коку риса были украдены у самураев и теперь тайно хранились в деревне вместе с другими припасами, снаряжением и оружием.

– Не надо оружия, – протестовал Уо, – рис да, конечно, но не оружие!

– Идет война.

– Иметь оружие не разрешается, – кричал Ниндзин. Мура фыркнул: – Это новый закон, ему всего двадцать лет. До этого у нас было то оружие, которое только хотели, и мы не были привязаны к деревне. Мы могли ходить, куда захотим, делать, что хотим. Мы могли быть крестьянами, солдатами, рыбаками, купцами, даже самураями – некоторые могли, вы знаете, это же правда.

– Да, но теперь другое время, Мура-сан, совсем другое. Тайко приказал, чтобы все стало по-иному!

– Скоро будет, как было всегда. Мы будем снова воевать.

– Тогда давай подождем, – просил Ниндзин, – ну, пожалуйста. Пока это противозаконно. Если закон изменится, то это карма. Тайко издал закон – не иметь оружия. Никакого. Под страхом немедленной казни.

– Да откройте вы все глаза! Тайко умер! И я вам говорю, скоро Оми-сану придется готовить людей к войне, и большинство из нас должно будет пойти воевать, понимаете? Мы ловим рыбу и воюем, все в свое время. Разве не так?

– Да, Мура-сан, – согласился Уо, подавляя свой страх, – до Тайко мы не были так привязаны к одному месту.

– Нас поймают, они нас поймают, – Ниндзин даже вспотел. – Они не пощадят нас. Они сварят нас, как сварили этого чужеземца.

– Помалкивай об этом чужеземце!

– Послушайте, друзья, – сказал Мура, – у нас больше никогда не будет такой возможности. Это послано нам Богом. Или богами. Мы должны прятать каждый нож, стрелу, пику, меч, мушкет, щит, лук, какой только сможем достать. Самураи подумают, что их украли другие самураи – разве они не собрались здесь со всей Идзу? А эти самураи разве могут действительно доверять еще кому-нибудь? Мы должны отобрать их право на войну. Мой отец был убит в бою – как поступал он, так поступили и с ним! Ниндзин, в скольких битвах ты участвовал – двенадцати, да? Уо, а ты? В двадцати? Тридцати?

– Больше. Разве я не служил у Тайко, чтоб ему было пусто в другой жизни? Да, прежде чем он стал Тайко, он был человеком. Это точно! Потом что-то изменило его, правда? Ниндзин, не забывай, что Мура- сан староста! И нам не следует забывать, что его отец был тоже старостой! Если староста говорит, вооружайтесь, значит, нужно вооружаться.

Теперь Мура убедился, что он поступил правильно, что новая война будет длиться очень долго и их мир опять будет таким, каким он был всегда. Деревня будет здесь, вместе с лодками и ее жителями. Потому что все люди – крестьяне, дайме, самураи и даже эта – все люди должны есть, а в море можно надеяться на рыбу. Так что солдаты-поселяне будут время от времени отвлекаться от войны, как всегда, и спускать свои лодки…

– Смотри! – сказал Уо и непроизвольно взмахнул рукой во внезапно наступившей тишине. Галера огибала мыс.

Фудзико с униженным видом стояла перед Торанагой на коленях в кают-компании, которую он занимал во время своих плаваний; они были одни.

– Я прошу вас, господин, – умоляла она, – не склоняйте меня к этому.

– Это приказ.

– Я повинуюсь, конечно, но я, я не могу это сделать…

– Не можешь? – вспыхнул Торанага, – Как ты осмеливаешься спорить! Я тебе приказал быть наложницей кормчего, и ты осмеливаешься спорить со мной?

– Извините, господин, простите великодушно, – быстро сказала Фудзико, слова прямо хлынули из нее. – Это не значит, что я спорю с вами. Я только хотела сказать, что я не могу исполнить это надлежащим образом. Я прошу вас понять меня. Простите, меня, господин, но это невозможно – быть счастливой или изображать счастье, – она наклонила голову, достав до футона, – я смиренно прошу вас разрешить мне сделать сеппуку.

– Я уже говорил, что не одобряю бессмысленной смерти. Вы мне нужны.

– Но пожалуйста, господин. Я хочу умереть. Я смиренно прошу вас. Я хочу соединиться со своими мужем и сыном.

Голос Торанаги обрушился на нее, перекрыв все звуки на галере:

– Я уже отказал вам в этой чести. Вы не стоили бы ее. И только из-за вашего деда, так как Хиро-Мацу мой старый друг, я терпеливо выслушиваю ваши неприличные отговорки. Достаточно этого вздора, женщина.