Ничего не получалось. Проводили кросс на три тысячи метров. Ярошенко, лучший бегун, пришел последним. Командир отделения учинил разнос. А тот пожимает плечами: сами велели — медленней...

Вот тогда и взялся за него старшина Хабибуллин.

Ярошенко — энергичный, стремительный. Никто в подразделении быстрей его не преодолевает полосу препятствий.

«Молодец, Ярошенко!»

Чемпион части по бегу...

«Поздравляем!»

А как-то после очередной «тройки» на стрельбище старшина подошел к Ярошенко:

— Стыдно мне за тебя!..

Странно, эта фраза подействовала. Ничего особенного не сказал, но ведь надо было слышать, каким тоном это было сказано: стыдно мне за тебя. Дескать, предал дружбу...

Вероятно, Ярошенко не стал сразу образцово-показательным солдатом, ибо происходит это далеко не вдруг, но в нем произошло такое, что заставило его стать взрослее, серьезнее. И вместо отчаянного желания во всем быть первым, пришла к Ярошенко вдумчивость, без которой никому никогда ничего не доставалось.

...Я молча слушаю Терентьева, думаю, что легче человека судить, чем судить о причинах его поступков.

Мне очень нравится, что и начальник заставы, и старшина, и командиры отделений много усилий, времени и энергии уделяют воспитанию людей, анализу их поступков.

Я не пишу о себе, о своей работе, о своих делах и беседах с людьми. О человеке, который отвечает вместе с начальником заставы за все, и в том числе за политическое состояние подразделения, пускай напишет кто-нибудь другой. Ведь я пишу не о себе, а о своих друзьях по заставе...

Пока Терентьев рассказывал о Ярошенко, старшина написал письмо. С конвертом в руках вошел он в комнату и сказал:

— Характер у него такой: если будет только работать или только учиться — нагрузка покажется недостаточной. Захандрит. Уж я-то его знаю.

— A y Пантелеева какой характер? — спросил начальник заставы.

Опять Пантелеев!

— Пантелеев другого склада... Прежде всего он взрослый, сознательный человек. В армию призывался на четыре года позже своих сверстников.

— Почему?

— Тракторист. Был на целине. Имел отсрочку... У нас стал отличником боевой и политической подготовки не потому, что всё ему дается легко, как Ярошенко, а взял усидчивостью. Неудобно отставать от других.

— Двадцать пять лет, — пояснил мне Терентьев. — Вот я и разрешал ему увольнение, может быть, чаще чем другим.

— А он злоупотребил вашим доверием.

— Злоупотребил, и будет наказан, — сказал Терентьев.

Я взглянул в окно. Пантелеева на скамье не было.

— Готовится в наряд?

— Нет, — сказал Хабибуллин. — В наряд он сегодня не пойдет. Будет заниматься хозяйством. — И старшина вопросительно посмотрел на начальника заставы.

— Ладно, — сказал тот. — Будь по-твоему.

Хабибуллин усмехнулся:

— Живем с товарищем капитаном душа в душу.

— А душа эта — очень сложный, капризный инструмент, — заметил начальник заставы. — Не мы со старшиной открыли это. Но мы одни из тех, кому приходится этот инструмент налаживать... Вот сейчас мы пойдем обедать, и вы познакомитесь с нашим поваром — рядовым Андреевым. Думаете, он сразу стал поваром?

...Петр Андреев рвался в наряд. Он был уверен, что именно ему суждено задержать нарушителя, если тот посмеет перейти границу на участке заставы.

Однажды его вызывает старшина:

— Готовить умеете?

— Пшенку от гречки не отличу.

— Нау?читесь.

— Товарищ старшина!.. Да я хочу на боевом посту...

— Солдат везде на боевом посту...

Андреев — к Терентьеву:

— Товарищ капитан, что же это получается? Я и вдруг — на кухню!.. Для того, что ли, меня призвали в армию?

О чем с ним говорил начальник заставы не так уж важно знать, но только на следующий день Андреев был на кухне.

Вначале он нарочно пересаливал, недоваривал, думал: убедятся, что ничего не получается — уберут. Но старшина успокаивал:

— Ничего, не горюй.

А как-то вызвали старшину в отряд. Остался Андреев один. Ну, думает, сегодня я так всех накормлю, что не будут и близко подпускать к котлу.

Разделывает мясо, насвистывает. Потом обернулся — рядом стоит начальник заставы.

— Уж вы постарайтесь сегодня. Пионеры в гости придут.

«Ишь ты, — думает повар. — Пионеры!»

И вспомнил, как в детстве ходил в подшефную часть. До чего же это было здорово! Нет, конечно, в грязь лицом ударить нельзя.

И такой обед сготовил, что не только других, себя удивил.

Когда Андреев стал признанным поваром, его снова стали назначать в наряд. А у плиты встал другой пограничник.

Теперь каждый солдат на заставе умеет готовить, и повара назначаются по очереди...

Все с аппетитом ели борщ. Лишь один солдат не прикоснулся к еде. Это был Анатолий Пантелеев.

После обеда я заговорил с ним.

Спросил без «подвохов»:

— Почему не говорите правды? Самому будет легче.

Пантелеев посмотрел на меня и встал.

— Куда же вы?

Молчит. Насупился.

— Вот если солнце такое, как сегодня, — продолжал я. — А с одной стороны темная полоска... Видите?.. Какая завтра будет погода?

Пантелеев посмотрел на темную полоску. И она, будто смутившись под его пристальным взглядом, начала таять.

— Хорошая будет погода! — Он вдруг засмеялся.

— Ну, тогда выкладывайте, — сказал я.

— Ладно, — сказал Пантелеев. — Ничего особенного не произошло. Представьте, разговариваете вы со своей девушкой или, допустим, женой. Вы что-то сказали, а она поняла по-своему и обиделась... Времени осталось мало, а она в слезах. А вам надо идти... Что бы вы сделали?

— Я бы опоздал на... двенадцать минут, — признался я.

Июльским утром границу перешел нарушитель. Не считаясь с правилами маскировки, он ломал деревья, красил зеленые кусты в красный цвет. Фронтом в четыре километра шел лесной пожар.

Ветер подхватил пламя, перекинул с кустов на сухую стерню, со стерни — в небольшой лесок.

Застава поднята по тревоге. Работают помпы. Прорубаем просеки. В дыму и копоти два тракториста