печки. На одной из них банка с джейраньим салом — коптилка. Утром проснешься — в носу черно.

...Я стою у окна, за которым ничего не видно, и говорю:

«Я люблю душную казарму. Люблю знойное азиатское солнце. Горьковатую, с песком и тиной, мутную речную воду Даже комаров, от которых невозможно спастись. А если я когда-нибудь возмущался всем этим — не верьте: я ошибался. Всё, что когда-то было на этой заставе — прекрасно. Теперь я в этом уверен!..

Над поездом скрестились лучи сверхмощных прожекторов. Ночь растаяла в их зеленоватом фантастическом свете. Этот свет напомнил мне северное сияние в заполярном Мурманске, откуда я призывался на границу...

Сейчас поезд подойдет к перрону. Я увижу старое здание вокзала с круглым куполом, как на мазарах, те же выщербленные камни перрона. За сквером — старинные городские ворота. Дождусь утра в гарнизонной гостинице, а завтра буду на своей заставе. Понимаете, на  с в о е й!

Как это не кажется странным, для военных — вечных кочевников, но, я думаю, никто так не привязывается к месту, как мы, военные.

...Прожектора отпустили поезд. Показались пристанционные постройки.

Штаб части на старом месте, хотя я и не сразу отыскал его среди густой зелени. Когда-то вокруг здания мы закапывали в песок тоненькие саженцы. А сейчас какие вымахали!

В штабе представился высокому майору. Где я его уже видел?.. Нет, пожалуй, у него лицо, располагающее к доверию.

— А вы меня не помните... Найденков. Петр Николаевич. — И вдруг улыбается: — Я был старшим лейтенантом, а вы младшим...

Найденков! Конечно... Петр Николаевич... Мы не были друзьями и служили на разных заставах, но встречались в отряде. Как я обрадовался ему сейчас! Свой человек!.. Я знал, что уже через несколько дней все здесь будут для меня  с в о и м и, и всё-таки встретить старого сослуживца приятно. Ой, как приятно! Вспомнить то, это. Раскрыть душу.

Память... Она всегда живет в новом, сегодняшнем. Если этого не будет, она истощится от воспоминаний и то, в чем живешь, станет скучным, неинтересным. Но плохо, когда по сегодняшнему не обобщаешь прошлого, подводя итоги продуманному, пережитому. Я знал людей, страдающих обоими пороками: один жил в воспоминаниях, другой — только в новинках. И тот и другой были оторваны от полной красоты жизни — от людей, природы, труда, — и, честное слово, они были мертвы для жизни...

Найденков знакомит с капитаном.

— Розов, — представляется тот. Ну, этого я определенно знаю. Где мы служили?

Оказывается, не служили. Он прибыл с западной границы. Но мне всё равно хорошо сидеть у его стола, слушать его спокойный вологодский говорок. И я знаю, что этот капитан — тоже уже  с в о й.

— Второй год парторгом заставы старшина Хабибуллин, — Розов вводит меня в курс дел. — и, кстати, один из старожилов... Не припомните? Хорошенько подумайте...

Я напрягаю память:

— Хабибуллин... Хабибуллин...

— Вот старшина! Молодец! — Розов не скрывает восхищения. — Лучшая в округе застава. Все туда ездят за опытом.

А мне хочется на свою заставу.

— Второго числа за безупречную службу орденом Красной Звезды награжден, — продолжает Розов о парторге. — Теперь понимаете, какой это человек? Вся жизнь его на границе.

Я не сдаюсь.

— Давайте всё-таки сделаем так: вначале я проеду на Журавлиную, а уж потом за опытом к старшине Хабибуллину.

— На Журавлиную? — Розов смеется. — Так ведь Хабибуллин — старшина Журавлиной...

Я с трудом узнаю город. Прошу шофера ехать потише. Кругом асфальт. Новые двух- и трехэтажные дома. Тут и там водят стрелами башенные краны. Широкоэкранный кинотеатр.

Мы выезжаем за город. Газ-69 легко перемахивает через холмы. Дорога сворачивает к реке. Граница!..

Дозорной тропой медленно движется конный наряд. Приближаемся к вышке. В руках у пограничника — телефонная трубка. Сообщает на заставу: прошла машина.

Впереди, словно кот, выгнувший спину, прикорнула сопка, давшая название моей заставе. Чуть правей различаю аккуратные белые постройки.

«Молодцы, — думаю, — побелили».

Перед самым подъемом на сопку какие-то строения.

Спрашиваю:

— Что это?

— Старая застава, — переключая скорость, отвечает солдат-шофер.

— Как старая?

— Ну, раньше пограничники жили.

— Я понимаю... А теперь разве пустует?

— Почему пустует?..

Машина въезжает во двор, обнесенный дувалом, и останавливается возле открытой беседки перед высоким зданием. Я хотел написать: новым зданием, но ему уже несколько лет...

Начальник заставы протягивает руку:

— Терентьев. Располагайтесь и чувствуйте себя как дома...

Представляете, что я почувствовал, когда он мне сказал: как дома. Это мне-то?!. И тем не менее, для меня всё здесь ново.

— Я был здесь, товарищ капитан. Здесь, можно сказать, начал свою пограничную жизнь.

— Ну, тогда... Тогда хорошо... Кто знает границу, а вы вообще...

Терентьев понимает мое состояние и ведет к старой заставе. Это метров сто. Он идет вполоборота ко мне. Моргает огромными, немного детскими голубыми глазами с ресницами, выгоревшими на солнце.

На нашей старой заставе — новое кирпичное здание.

— Чабаны живут, — поясняет Терентьев.

— А там? — я показываю в сторону старой казармы.

— Сейчас познакомлю. Терентьев открывает дверь:

— Прошу!

Что ж, я с удовольствием пожму руку тому, кто спит сейчас на моей койке. В самом конце казармы. Возле печки.

В помещении полумрак. Вхожу и, еще ничего не видя, говорю:

— Здравствуйте.

Не понимаю, почему Терентьеву так весело.

Глаза привыкают к темноте. Вдоль стен расставлены клетки. И на том месте, где стояла моя койка, тоже клетка. Уставился на меня лопоухий кролик.

— Теперь у нас тут подсобное хозяйство, — объясняет начальник заставы.

Несколько часов спустя мы поднимаемся на сопку. Пограничный наряд докладывает Терентьеву:

— На границе без происшествий.

Я долго смотрю в бинокль.

О чем я думаю?..

Думаю: пусть всякий сверчок знает свой шесток. Кто бы ни был на той стороне, какими бы договорами не были связаны два государства, а пусть всегда помнит эту поговорку. Пусть даже мыслью не залетает на нашу землю.

В чем стихия пограничника? Пурга и лавины, зной и жажда, сон, который может прерваться в любую минуту, сутки, разделенные не на день и ночь, а на часы нарядов, занятий, стрельб и многого другого, происходящего независимо от того, когда восходит и заходит солнце.

Но это пока еще мелочи. Да, мелочи!.. Стихия пограничника — в сознании долга. Пусть гром и зарево пожаров, пусть всё, что угодно, но пограничник не оставит поста. В других воинских частях есть много