рассчитывает на поддержку графини Прованской», — писал Мерси Марии-Терезии.

Новый министр иностранных дел еще не назначен, посол обеспокоен — более того, король начал замечать, что дофина поддерживает настроения противников его любовницы. В довершение всего, дофин, всегда податливый, начал игнорировать традиционные ужины в Сен-Гюбере, выражая явное презрение по отношению к графине Дюбарри, канцлеру Франции, а также тем, кто их поддерживает. Его бывший гувернер тоже не был обойден вниманием — презрение к нему было очевидно. Смена отношений, замеченная королем, могла исходить, скажем так, только от его жены. Людовик XV, который очень не любил ссориться со своими детьми, вынужден был вызвать к себе мадам де Ноай. Похвалив ее за качества, которые ей удалось привить дофине, король перешел к упрекам: принцесса должна вести себя скромнее, когда находится при дворе, и держать при себе свои насмешки. Ей следует избегать фамильярности, которую она позволяет себе на охоте с молодыми людьми из ее окружения. Наконец, он коснулся самой серьезной проблемы: дофина позволяет себе слишком свободное суждение о том, что она видит или что хочет видеть, и ее оценка может вызвать весьма нежелательный эффект в королевской семье. Король даже позволил себе намек, рассчитанный для ушей этой фрейлины, что сожалеет о дурных советах, которые дофина получает от тетушек.

Взволнованная рассказом мадам де Ноай, Мария-Антуанетта набралась смелости поговорить с королем, Немного смущенный, но в глубине души обрадованный таким поступком дофины, Людовик XV не вдавался в подробности и сказал ей, что любит ее все сердцем. Затем обнял ее и на том дело закончилось.

13 апреля 1771 года Мария-Антуанетта присутствовала на заседании суда об отмене высших судов, что было основным пунктом в реформах канцлера Мопу, Однако дофине не давал покоя скорый приезд графини Прованской. Уж не собирается ли новоиспеченная принцесса стать при дворе ее соперницей? Мария-Антуанетта решила принять девушку подчеркнуто холодно, чтобы та, «ощутив препятствия, не возомнила о себе слишком много». Мерси пришлось использовать талант дипломата, чтобы заставить упрямую дофину изменить решение и принять графиню с подобающей учтивостью — чрезмерное высокомерие и спесь «станут причиной возникновения междоусобной войны в королевской семье». Итак, дофина пообещала вести себя должным образом и «завоевать дружбу и доверие», хотя пребывала в убежденности, что принцесса из Савойи полностью примет сторону мадам Дюбарри. Однако полученный ею портрет будущей соперницы ее успокоил. Сразу видно, что принцесса, мягко выражаясь, обделена природой. Маленькая, по всем канонам красоты своего времени, слишком худая, слишком смуглая, с полным отсутствием приятности. Дурнушка, одним словом. Итак, вся Европа узнала, что графу Прованскому достался отнюдь не «лакомый кусочек». Мария-Терезия даже написала своей дочери: «У Вас нет никаких причин для ревности, но есть причины для жалости: и это сделает Вам честь, но не для того, чтобы управлять новой принцессой, а помочь ей выйти из затруднительного положения, так как, честно говоря, она не так хороша собой, но очень тиха и, наконец, очень хорошо воспитана, со временем ее дружба и доверие могут Вам пригодиться».

Желание сохранить семейное благополучие дочери не было единственным мотивом Марии-Терезии. Повторим еще раз — императрица подчинялась интересам своего дома. Она любой ценой хотела избежать вовлечения принцессы Савойской в «шайку» мадам Дюбарри, что способствовало бы вытеснению ее дочери. Особенно, если бы ей удалось забеременеть раньше МарииАнтуанетты. «Старайтесь во всем снискать одобрение короля, — пишет она в том же письме. — Я также хочу, чтобы Вы как можно чаще приглашали его к себе, это очень важно. Раньше каждый день он приходил к Вашей свекрови в ее апартаменты, и сейчас, к моему большому удивлению, мне приходится узнавать, что со дня церемонии он ни разу не посетил Вас… Итак, в будущем старайтесь обращать внимание именно на это…»

Помня совет матери, жаждущая утвердиться как первая принцесса при дворе Мария-Антуанетта, несмотря на некоторые колебания, отправилась в Фонтенбло, чтобы встретить будущую принцессу, которую ожидали 12 мая. Все ее мысли были поглощены этим событием. С момента отъезда из Версаля все замечали, что она была необыкновенно внимательна и любезна с королем, которому это очень нравилось. Па следующий день, когда будущая принцесса Прованская вышла из кареты, Мария-Антуанетта с облегчением вздохнула. Как она и ожидала, Мария-Жозефина была некрасивой, неловкой и страх как всего стеснялась. Дофина постаралась выглядеть очаровательной вдвойне. Она встретила приехавшую «так любезно и дружелюбно, насколько это вообще возможно». Совершенно естественно, она отнеслась очень внимательно к новобрачным, «выказывая те маленькие хитрости и приемы ласковой лести, которые произвели хорошее впечатление на короля». Людовик XV был счастлив. На другое утро он пришел в гардеробную дофины, войдя через дверь, которой не пользовались до этого момента. Он провел два часа в апартаментах своей внучки, выпил с ней чашечку кофе и казался как никогда веселым и довольным. Все следующие дни дофина блистала при дворе в ущерб бедной Марии-Жозефины, к большому сожалению графа Прованского, который лишь притворялся, проявляя самый живой интерес к своей жене.

Граф был того же возраста, что и Мария-Антуанетта, и представлял собой человека корпулентного. Среднего роста, нижняя часть немного тяжеловесна из-за слишком полных бедер, он ходил, подавшись плечами вперед, переваливаясь с боку на бок. Если бы не черные и необычайно живые глаза, красивый и чувственный рот, розовое и круглое лицо, его можно было бы назвать скорее неприятным молодым человеком. Чрезмерная напыщенность была вызвана тем, что он хотел показать свое превосходство перед старшим братом, дофином. Ему доставляло удовольствие выставлять напоказ презрение к скромному дофину, который тем не менее обращался с ним довольно грубо. На следующий день после свадьбы он победоносно заявил своему деду, что он был «трижды счастлив». Это, по крайней мере, то, что написал в своей хронике Башомон, но имелось в виду нечто другое. Если Людовик-Станислав и умел использовать риторические гиперболы, то лишь па литературном поприще, а не в алькове жены. Он не подтвердил фактически своего брака, и письма, которые Мария-Жозефина тайно писала своей семье, доказывают, что никакой близости между супругами не было.

Не испытывая большой привязанности к графу и графине Прованским, дофин и дофина видели их тем не менее каждый день. Как обычно, братья обменивались колкостями, а жены осторожно следили друг за другом. Уверенная в своей силе над Марией-Жозефиной, дофина писала матери, что «все четверо они очень дружны. Моя сестра очень нежна, любезна и весела; она любит меня и доверяет мне», — добавляла она с явным удовлетворением. Она решительно утверждала, что Мария-Жозефина «не настроена ни в пользу мадам Дюбарри, ни в пользу Вогийона, как она раньше боялась».

Тогда как дофин и дофина думали лишь об охоте, прогулках и спектаклях, которые заполняли всю их вольготную жизнь, Мария-Терезия продолжала отправлять приказы Мерси, для того чтобы управлять молодой женщиной по своему усмотрению. Судьба альянса волновала ее теперь как никогда. Действительно, поводов для опасения было достаточно. 6 июня 1771 года Людовик XV, наконец, назначил нового министра иностранных дел, им стал герцог д'Эгильон. Назначение бывшего правителя Бретани, злейшего врага предыдущего министра и ярого противника высших судов, означало победу партии святош, партии, как это ни парадоксально, мадам Дюбарри. Больше ничего не требовалось, чтобы дофина отныне обращалась с новым государственным секретарем надменно, холодно, презрение же к фаворитке только удвоилось. Такое отношение не могло ускользнуть от короля и тем более от всевидящего ока Марии- Терезии.

Совершенно вдруг Мария-Антуанетта решила противостоять тому, что желает Вена. На этот раз упреки последовали не от императрицы, а от короля, через посредника — д'Эгильона. Последний, который обычно не торопился обсуждать политические вопросы с Мерси, сразу же пришел за объяснениями по поводу поведения принцессы. Людовик XV не только позволил, но и вдохновил своего министра побеседовать с послом. После обычных комплиментов он незаметно перешел па разговор о том ледяном тоне, который позволила себе дофина во время его представления как нового министра, он, не колеблясь, сказал, что не знает, как можно совместить характер принцессы с «таким поведением, причиной которого стало его признание королем Франции». «Его Величество, говорил он, — с большим неудовольствием наблюдал в поведении мадам дофины ярко выраженное презрение к людям, которые составляют цвет общества. Пусть мадам дофина не отказывается общаться с теми, кто составляет двор». Недовольство Людовика XV, высказанное через герцога д'Эгильона, имело гораздо больший вес, чем наставления мадам де Ноай, Используя все свое дипломатическое мастерство, на которое он только был способен, Мерси попытался объяснить причины столь необычного поведения Марии-Антуанетты, делая упор на то, «что было