которому можно было бы нанести особенно болезненный удар противнику.

Теперь такое место было найдено.

Сваливая с больной головы на здоровую, сначала шёпотом, затем громко и во всеуслышание, Бабёфа начали обвинять в пристрастности, в пренебрежении к интересам своих высокородных клиентов; упрекали его также в излишних симпатиях к крестьянам и в прямом «поджигательстве»!

Франсуа Ноэль не унижался до оправданий.

Слишком гордый, чтобы расшаркиваться перед Билькоками, и слишком преданный интересам трудового люда, чтобы отказаться от защиты этих интересов, он продолжал идти раз избранным путём.

Но произошла осечка, затем другая, и наконец всё покатилось под откос, или, говоря точнее, стало на свои места.

С графом Кастежа Бабёф начал переговоры ещё весной 1787 года: граф предложил ему составить новую опись своих владений.

Вначале Кастежа произвёл на Франсуа Ноэля довольно благоприятное впечатление. Образованный и любезный, нечуждый идей просветительской философии, он выглядел человеком широких взглядов, способным оценить справедливый образ действий Бабёфа.

Но первое впечатление оказалось обманчивым. Вскоре граф показал свою подлинную сущность — жадного и чванливого аристократа, презиравшего людей «низшей касты» и горевшего лишь одним желанием: выжать из своих крестьян всё возможное — только с этой целью и затевалась новая опись.

По-видимому, клан Билькоков быстро «разъяснил» Кастежа, что представляет собой его новый землемер. И вот, ещё недавно столь внимательный и любезный, граф сбросил маску и окатил Франсуа Ноэля ушатом ледяной воды: в крайне сухом и надменном письме он обвинил февдиста в «безумной спеси», «приступе сумасшествия» и поставил ему такие условия, что начавшее было оформляться соглашение так и не состоялось.

Дальше пошло ещё хуже.

Самый страшный удар по февдистской карьере Бабёфа нанесло следующее дело, начавшееся в том же 1787 году.

Фамилия Сокуров принадлежала к числу знатнейших и наиболее богатых землевладельцев Пикардии. Их владения были разбросаны в двенадцати различных приходах, окружавших Руа, причём и сам город входил в сферу их влияния.

Опись сеньории Сокуров с центром в Тиллолуа была самой большой из всех, которые когда-либо пришлось составлять Бабёфу. Работа представлялась настолько внушительной и серьёзной, что для проведения её Франсуа Ноэль выписал своего младшего брата, к этому времени по его протекции работавшего у другого февдиста, а также пригласил в помощь известного землемера и геометра Одифре. Описью Тиллолуа, рассчитанной на несколько лет, Бабёф думал поправить свои материальные дела, пошатнувшиеся за последнее время. Однако буквально с первых шагов начались неприятности.

Едва он приступил к сбору сведений о различных владениях Сокура, как ему начал ставить палки в колеса судебный исполнитель Дантъе, верный агент Билькоков. Сразу поняв, что от операций Бабёфа лично ему прибыли не будет, господин Дантье стал бурно возмущаться «нарушителем суверенных прав», кричать о «нечестности» Бабёфа и всячески мешать его работе, причем хор служащих маркиза на разные лады повторял пущенную в ход клевету.

Франсуа Ноэль попытался воззвать к самому маркизу, но ответа на своё письмо не получил. Решив пренебречь этим, он продолжал начатое, но вскоре стало ясно, что довести до конца дело ему не дадут.

Составление описи потребовало от февдиста больших предварительных расходов. Уже в течение первых пятнадцати месяцев Бабеф истратил на содержание служащих и проведение землемерных работ около восьми тысяч франков, составлявших все его сбережения. Он рассчитывал, что постепенно его счета будут оплачиваться. Однако бальи[7] маркиза Сокура, нотариус Токен, отказался визировать акты землемера, обвиняя его в «некомпетентности». Тщетно Бабёф обращался к маркизу с новым письмом, тщетно апеллировал к юристам, знавшим и одобрявшим его метод работы. В ответ на все аргументы Токен заявил:

— Если бы даже мнение всего мира было на вашей стороне, это бы вам не помогло. Я сказал, что всё сделанное вами сделано плохо, и я намерен повторять это обо всём, что вы сделаете в будущем!

Когда же февдист попытался доказать абсурдность подобного подхода, Токен пресек его красноречие одной фразой:

— Ступайте вон и оставьте меня в покое!..

Видя, что всё рушится, Франсуа Ноэль срочно поехал в Париж, где в роскошном дворце Фекьер проживал господин маркиз. Бабеф полагал, что в личной беседе с Сокуром сумеет убедительнее доказать свою правоту. Напрасная надежда! Маркиз даже не пожелал его принять, и бедному комиссару пришлось возвращаться несолоно хлебавши.

Поняв, что маркиз порывает с ним все отношения и отказывается от его дальнейших услуг, Бабёф просил, чтобы ему по крайней мере оплатили расходы. По его расчетам, выходило, что за всю сделанную работу ему следовало, как минимум, двенадцать тысяч ливров. Но эксперт из клана Билькоков, назначенный маркизом, рассудил иначе. Из числа всех предъявленных документов он признал возможным утвердить счета лишь на 2370 ливров. А поскольку на первых порах Бабеф успел получить 1416 ливров, ему было предложено довольствоваться суммой в 954 ливра и дать расписку в том, что никаких претензий к маркизу он больше не имеет. Это была жалкая подачка.

Это был конец.

Конец его материального благополучия, конец всех надежд на профессию февдиста.

Всё возвращалось на круги своя.

По истечении семи лет успеха, быстрого подъёма по социальной лестнице, обеспеченной жизни Франсуа Ноэль Бабёф вернулся к исходному положению: он был так же нищ, как в дни рабства на Пикардийском канале.

Комфортабельный дом, который он не успел как следует обжить, пришлось покинуть. Расторгнув договор с его владельцем, господином Сере, семья переселилась в жалкую хибару в предместье Сен-Жиль — самом грязном плебейском квартале Руа. Но даже за это убогое жилище надо платить, а где взять денег? Где взять денег, чтобы прокормить семью?…

Катастрофа болезненно отразилась на репутации Бабёфа. Заключать новых договоров с ним никто не желал. Его недавние друзья отворачивались при встрече, издатель растерянно разводил руками, собратья по профессии повторяли клевету Билькоков; вчера столь обширная деловая переписка Бабёфа сегодня почти прекратилась.

Один лишь брат Франсуа Ноэля, который чудом удержался на обломках кораблекрушения, оказывал теперь ему посильную помощь, снабжая то двумя-тремя ливрами, то несколькими су.

Но будущий Гракх не отчаивался. Надо было жить и продолжать заветное дело. Бумеранг возвратился и нанёс ему страшный удар — что ж, быть может, это и к лучшему! Рано или поздно он и сам распрощался бы с ремеслом февдиста, и если обстоятельства ускорили неизбежное, надо только радоваться.

Тем более что впереди была революция — теперь он не сомневался в этом.

Ложились спать рано — экономили свечи. И всё же иной раз Бабёф не мог отказать себе в удовольствии: при тусклом глазке тщательно сберегаемого огарка он читал вслух кое-что из своей коллекции. Он просвещал Викторию.

А коллекция и впрямь была интересной — Лоран и сегодня с удовольствием разглядывал то, что так волновало его друга в предреволюционные годы.

С весны 1787 года страну начала наводнять политическая литература, и нелегальная, и полулегальная. Повсюду появлялись брошюры, памфлеты, сатирические стихи, неизвестно кем написанные, неизвестно где отпечатанные, неизвестно каким путем доходившие до читателя.

Но доходили. Доходили и до пикардийского городка Руа.