— Вот облигация, — проговорил дон Луис, — и вот записка. Она датирована апрелем этого года.

Вероника была ошеломлена. Она взглянула на дона Луиса, и ей в голову пришла мысль, что всю эту историю придумал этот удивительный человек, чтобы избавить ее и сына от нужды. Мысль, конечно, мимолетная. Г-н д'Эржемон поступил вполне естественно: предвидя, какие трудности возникнут после его смерти, он вполне обоснованно позаботился о собственном внуке. Вероника прошептала:

— Отказываться я не имею права.

— Тем более, — воскликнул дон Луис, — что все это происходит помимо вас и завещание вашего отца имеет в виду непосредственно Франсуа и Стефана! Так что тут мы пришли к соглашению. Остается Божий Камень, и я повторяю свой вопрос: что мы с ним будем делать? Кому он принадлежит?

— Вам, — отрезала Вероника.

— Мне?

— Да, ведь это вы его обнаружили и объяснили, что он представляет собою на самом деле.

Дон Луис заметил:

— Должен вам напомнить, что эта каменная глыба поистине бесценна. Как ни удивительны чудеса природы, но лишь благодаря редчайшему стечению обстоятельств ей удалось сотворить это чудо: накопить так много ценного вещества в столь малом объеме. Сокровища тоже бывают разные.

— Тем лучше, — ответила Вероника, — вы сумеете воспользоваться им лучше, чем кто бы то ни было.

Дон Луис на несколько секунд задумался, потом с улыбкой заключил:

— Вы совершенно правы, и, признаюсь, я ждал именно такого решения. Во-первых, потому, что я имею право на Божий Камень как его законный владелец. Во-вторых, потому что мне этот камень нужен. Ей-Богу, надгробная плита богемских королей еще не утратила своей волшебной силы, и есть еще множество племен, на которые он может оказать не меньшее воздействие, чем на наших предков галлов, а я как раз задумал одно дело, в котором он окажет мне неоценимую помощь. Через несколько лет, когда все будет закончено, я отправлю Божий Камень во Францию и передам его в дар национальной лаборатории, которую собираюсь основать. И таким образом, наука очистит Божий Камень от сотворенного им зла и совершенные на Сареке преступления будут искуплены. Вы одобряете мои планы, сударыня?

Вероника протянула ему руку:

— От всего сердца.

Воцарилось довольно долгое молчание. Наконец его нарушил дон Луис Перенна:

— О да, мы были свидетелями преступления, притом столь ужасного, что и выразить нельзя. Знавал я страшные преступления, сам был вовлечен не в одно и до сих пор храню о них жуткие воспоминания. Но это превзошло все, что я знаю. Оно выходит за рамки возможного, за рамки самых тяжких человеческих страданий. Оно не подчинено логике, потому что совершено безумцем. А еще потому, что совершено в момент всеобщей растерянности и помутнения разума. Это война позволила чудовищу тихо и спокойно задумать, подготовить и совершить подобное злодеяние. В мирное время чудовища не успевают до конца воплотить в жизнь свои жуткие мечтания. Сегодня, на этом уединенном острове, преступник нашел особенные, необычные условия…

— Не будем больше об этом, ладно? — дрожащим голосом тихо попросила Вероника.

Дон Луис поцеловал ей руку, после чего поднял с земли Дело-в-шляпе.

— Вы правы. Не будем. Иначе появятся слезы, и Дело-в-шляпе загрустит. Дело-в-шляпе, милый Дело- в-шляпе, не будем больше говорить об этом страшном деле. Напротив, давай вспомним приятные и красочные его эпизоды. Не правда ли, Дело-в-шляпе, ты, как и я, запомнишь сад Магеннока с гигантскими цветами? А легенда о Божьем Камне, эпопея кельтских племен, скитавшихся вместе с надгробной плитой своих королей, плитой, начиненной радием, которая неустанно испускает целый рой живительных и чудесных частиц, — в этом тоже что-то есть, верно, Дело-в-шляпе? Только видишь ли, наш замечательный Дело-в-шляпе, будь я романистом и реши я рассказать историю острова Тридцати Гробов, меня бы меньше всего заботила жуткая правда и я отвел бы тебе гораздо более значительную роль. Я выгнал бы прочь этого зануду и краснобая дона Луиса, а тебя сделал бы молчаливым и неустрашимым спасителем. Ты боролся бы с этим страшным чудовищем, расстроил бы все его планы и в конце, благодаря твоим замечательным инстинктам, сделал бы так, чтобы порок был наказан, а добро торжествовало. И это было бы лучше, потому что никто лучше тебя, милый Дело-в-шляпе, не убедит нас — с помощью тысячи доводов, один нагляднее другого, — в том, что все в жизни в конце концов образуется и — дело в шляпе…