почему и ограничился тем, что, подскочив к нему, вытащил нож из раны.

— Разбойник, наконец-то ты получил по заслугам, а Конрад молодец! Будь уверен, Конрад, я тебя не забуду.

— А где может быть Конрад?

— В зале Божьего Камня. Ах, Отто, мне не терпится снова увидеть женщину, которую положил там Старый Друид, и рассчитаться заодно и с нею!

— Так теперь вы полагаете, что это была живая женщина? — с насмешкой осведомился Отто.

— Еще какая живая! Не хуже Старого Друида! Это был лишь шарлатан, который умел делать всякие штучки, но настоящим могуществом не обладал. Вот оно, доказательство!

— Может, и шарлатан, — возразил Отто. — Но ведь он дал вам сигнал, и вы смогли отыскать эти пещеры. А зачем? И что он тут делал? Знал ли он на самом деле тайну Божьего Камня, где тот точно находится и как его заполучить?

— Загадок много, ты прав, — согласился Ворский, который предпочитал не слишком-то вдаваться в подробности, — но все они решатся сами собой, а я не желаю забивать себе ими голову, тем более что этот мерзкий тип больше мне их не задает.

В третий раз сообщники пролезли по узкому лазу. В большой зал Ворский вступил победителем, с высоко поднятой головой и уверенным взором. Конец препятствиям, враги повержены. Висит ли Божий Камень там, под сводом, или находится где-нибудь еще — неважно, он обязательно его найдет. Остается эта таинственная женщина, похожая на Веронику, но не Вероника: очень скоро он узнает, кто она такая на самом деле.

— Если, конечно, она еще там, — прошептал Ворский. — А я сильно подозреваю, что ее там нет. Она сыграла свою роль в темных махинациях Старого Друида, и тот, решив, что провел меня…

Он поднялся на несколько ступеней.

Женщина была там.

Она лежала на нижней плите дольмена, закутанная, как и прежде, в покрывало. Рука ее больше не свисала вниз. Из-под покрывала высовывалась только кисть с бирюзовым перстнем на пальце.

Отто заметил:

— Не двигается, так и спит.

— Может, и вправду спит, — ответил Ворский. — Нужно посмотреть внимательнее. Я сейчас.

Он подошел поближе. Он все еще не выбросил нож Конрада, и, вероятно, поэтому ему пришла мысль об убийстве: взгляд его упал на оружие, и он понял, что все еще держит его в руке и может им воспользоваться.

Он был уже шагах в трех от женщины, когда вдруг заметил, что ее открытые кисти истерзаны и испещрены черными пятнами — явно следами от веревок. А ведь часом раньше Старый Друид заметил, что на кистях нет никаких следов насилия.

Эта мелочь потрясла его: во-первых, она доказывала, что перед ним распятая им женщина, которую сняли с креста и положили сюда, а во-вторых, Ворский внезапно снова погрузился в сферу колдовства. Руки Вероники чередовались перед его мысленным взором в двух разных ипостасях: как целехонькие руки живой женщины и как руки неподвижной, измученной жертвы.

Дрожащими пальцами он сжал нож, вцепившись в него так, словно от этого оружия зависело его спасение. В его помутившемся рассудке снова сверкнула мысль нанести удар — не для того, чтобы убить, поскольку женщина была явно мертва, но чтобы поразить невидимого врага, который ополчился на него, чтобы одним ударом покончить со всем этим колдовством.

Он занес руки. Наметил место. Лицо его сделалось зверским, осветилось радостью убийства. И внезапно, как сумасшедший, он принялся наносить удары — наугад, десять раз, двадцать, со всем неистовым ожесточением своей бешеной натуры.

Наконец он остановился и перевел дух. Он изнемог. Невидящим, блуждающим взглядом смотрел он на страшно изуродованный труп, как вдруг почувствовал нечто странное: какая-то тень заслонила от него солнечный свет, проникавший через отверстия в своде.

— Знаешь, кого ты мне напоминаешь? — раздался голос.

Ворский с удивлением насторожился. Говорил не Отто. А голос продолжал, в то время как Ворский стоял с опущенной головой и неловко держался за рукоятку ножа, торчащего из трупа.

— Знаешь, кого ты мне напоминаешь, Ворский? Быков из моей страны — да будет тебе известно, я испанец и большой поклонник боя быков. Так вот, когда бык продырявит рогами какую-нибудь старую, ни на что не годную клячу, он отойдет от нее, потом снова подойдет к трупу, повернет его, опять проткнет рогами — короче, убивает ее снова и снова без всякого смысла. Ты словно такой бык, Ворский. Ты приходишь в бешенство. Вместо того чтобы защищаться от живого врага, ты ополчаешься на врага мертвого, как будто сама смерть заставляет тебя убивать. Ну и тупица же ты!

Ворский поднял голову.

Недалеко от него, опираясь об один из столбов дольмена, стоял человек. Среднего роста, довольно худощавый и хорошо сложенный, он, несмотря на седые виски, казался молодым. На нем была темно-синяя голландка с золотыми пуговицами и морская фуражка с черным козырьком.

— И не пытайся вспомнить, — посоветовал он. — Ты меня не знаешь. Дон Луис Перенна, испанский гранд, владелец имений во многих странах и принц Сарека. Да, не удивляйся: я совсем недавно даровал себе титул принца Сарека, у меня есть на него право.

Ворский смотрел на мужчину и ничего не понимал. Тот продолжал:

— Похоже, ты не слишком хорошо знаешь испанское дворянство. Но припомни-ка — я человек, что должен был прийти на помощь семейству д'Эржемон и обитателям Сарека, тот самый, которого твой сын Франсуа так доверчиво поджидал. Ну как, вспомнил? Гляди-ка, твой приятель, верный Отто, кажется, что-то припоминает… Впрочем, возможно, тебе что-нибудь скажет мое другое имя. Оно пользуется доброй славой… Люпен, Арсен Люпен.

Ворский смотрел на мужчину с растущим ужасом и подозрением, которое с каждым словом и жестом нового противника превращалось в уверенность. Он вроде бы не знал ни этого человека, ни его голоса, но чувствовал, что его твердую волю и могущество он уже успел испытать, что его раздражает откуда-то знакомая едкая ирония. Но возможно ли это?

— Все возможно, даже то, о чем ты думаешь, — снова заговорил дон Луис Перенна. — Но, повторяю, какой же ты тупица! Строишь из себя великого разбойника, авантюриста с размахом, а сам не можешь разобраться даже в собственных преступлениях! Нет, когда речь идет о том, чтобы наобум убить кого- нибудь, тут ты не колеблешься. Но при первом же затруднении теряешь голову. Ворский убивает, но кого он убил? Это ему неизвестно. Жива Вероника д'Эржемон или нет? Привязана она к дубу, на котором ты ее распял, или нет? А может быть, лежит здесь, на жертвеннике? Убил ты ее там, наверху, или здесь, в этом зале? Загадка. Тебе даже не пришло в голову, прежде чем ударить, посмотреть, кому ты наносишь удар. Для тебя главное — ударить с размаху, опьянев от вида и запаха крови, и превратить живую плоть в омерзительную кашу. Да нет, ты посмотри, болван. Когда человек убивает, он, как правило, не боится этого и не прячет лицо своей жертвы. Взгляни, тупица.

Он сам наклонился над трупом и снял покрывало.

Ворский закрыл глаза. Коленопреклоненный, прижавшись грудью к ногам мертвого тела, он застыл с упрямо закрытыми глазами.

— Ну как? — насмешливо осведомился дон Луис. — Ты не осмеливаешься взглянуть, но только потому, что ты уже догадался или вот-вот догадаешься, не так ли, негодяй? Твой мозг идиота лихорадочно соображает, верно? На острове Сарек находились две женщины, только две, — Вероника и та, другая. Другую звали Эльфридой — я не ошибся? Эльфрида и Вероника, две твоих жены, одна — мать Райнхольда, другая — Франсуа… Раз ты распял и исполосовал ножом не мать Франсуа, выходит, это была мать Райнхольда. Раз лежащая перед тобою женщина с истерзанными запястьями не Вероника, значит, это Эльфрида. Ошибка исключается. Эльфрида, твоя супруга и сообщница… Эльфрида, твоя проклятая душа… И тебе это известно настолько хорошо, что ты предпочитаешь лучше поверить мне на слово, чем собраться с силами и взглянуть на белое лицо покойницы, твоей покорной сообщницы, которую ты предал мучениям. Ну, заячья душонка, смотри!

Но Ворский спрятал лицо в ладони. Он не плакал! Ворский не мог плакать. Однако плечи его