– Что “когда”?

– Не хитрите со мной, Сирил, прошу вас. Мне это нужно зафиксировать. Смотрите, сколько уже времени. Когда вы начали давать Сергею Модрияну информацию, что вы ему давали, зачем, за сколько, когда это прекратилось и почему, ибо прекрасно могло продолжаться по сей день? Я еще хочу воспользоваться остатком уикенда, Сирил, так что прошу вас. Как и моя жена. Я бы хотел расслабиться перед теликом. Мне сверхурочные не платят, знаете ли. Мы работаем сдельно. А как дело доходит до зарплаты, то у всех одинаково. Да будет вам известно: мы живем в век хозрасчета. Смотрите, говорят, как бы вас не приватизировали.

Он меня не слышал. Не хотел слышать. Он где-то блуждал мыслями, стараясь отвлечься, найти какое-то укрытие. Моя злость была не совсем наигранная. Я начинал ненавидеть Модрияна. Я злился при мысли, что мы в своем стремлении выжить так сильно зависим от доверчивости невинных. Мне было тошно, что такой ловкач, как Модриян, ухитрился превратить одиночество Фревина в предательство. Мне становилось страшно при мысли, что любовь может быть антитезой долга. Я проворно встал на ноги, все еще используя злость как союзника. Фревин безучастно сидел на краю резного табурета в стиле короля Артура с эмблемой Королевского флота, вышитой на сиденье.

– Покажите мне свои игрушки, – приказал я.

– Какие игрушки? Я, простите, мужчина, а не ребенок. Я у себя дома. Не смейте мной командовать.

Я вспоминал технику Модрияна, то, чем он снабжал своих агентов. Я вспоминал свою собственную технику в те дни, когда выводил на советские цели агентов, похожих на Фревина, хоть и не настолько сумасшедших, как он. Я представлял, как бы обращался с таким ценным подарком, как Фревин, живущим чужим умом.

– Мне нужно увидеть вашу фотокамеру, Сирил, не так ли? – сказал я раздраженно. – Ваш скоростной передатчик, правильно, Сирил? Расписание передач. Одноразовые шифровальные таблицы. Кристаллы. Материалы для тайнописи. Ваши тайники. Я должен их видеть, Сирил, они должны быть у меня в портфеле к понедельнику. После этого я хочу попасть домой, чтобы успеть посмотреть матч “Арсенал” – “Юнайтед”. Вы, может, футболом не увлекаетесь, а я – да. Так что нельзя ли побыстрее и без этого дерьма, прошу вас.

Я чувствовал, что его безумие выветривается. Он был опустошен, как и я. Он сидел, опустив голову, раздвинув колени и безучастно уставившись на свои руки. Я чувствовал, что близится конец: тот момент, когда кающийся грешник устает от своей исповеди и от эмоций, которые ее вызвали.

– Сирил, мое терпение на исходе, – сказал я.

И, поскольку он все еще молчал, я решительно подошел к телефону, тому самому, который благодаря усилиям подставного техника Монти был постоянно включен на подслушивание. Я набрал прямой номер Барра и услышал голос его шикарной секретарши, той самой, которая не знала моего имени.

– Дорогая, – сказал я. – Я задержусь здесь еще на час, если повезет. Медленно подвигается. Да, верно, я знаю, прости, пожалуйста. Я говорю, прости. Да, разумеется.

Я повесил трубку и укоризненно посмотрел на него. Он нехотя поднялся и повел меня наверх. Мансарда под самой крышей служила дополнительной спальней. Приемник стоял на столике в углу – немецкий, как правильно определил Монти. Я включил его под взглядом Сирила, и мы услышали женский голос с русским акцентом, возмущенно вещавший о преступной московской мафии.

– Почему они делают это? – напустился на меня Фревин, будто я был в том повинен. – Русские. Почему они все время поносят собственную страну? Раньше такого не было. Они ею гордились. Я тоже гордился. Их кукурузные поля, бесклассовое общество, шахматы, космонавты, балет, спортсмены. Это был рай, пока они не начали его всячески охаивать. Они забыли в себе все хорошее. Черт знает что – такой позор. Так я и сказал Сергею.

– Что же вы до сих пор их слушаете? – спросил я.

Он почти зарыдал, но я притворился, что не замечаю.

– Чтобы не пропустить их весточку…

– Короче, пожалуйста, Сирил!

– …что меня снова привлекают. Что я им опять нужен. “Вернитесь, Сирил. Вы прощены, с любовью, Сергей”. Вот и все, что я хочу услышать.

– Как они это передадут?

– Белая краска.

– Поясните.

– “Собака испачкалась белой краской, Ольга”… “Эту книжную полку нужно покрасить белой краской, Борис”… “О боже, боже, Ольга, смотри, кто-то окунул хвост этой кошки в белую краску. Ненавижу жестокость”, – говорит Борис. Почему он этого не говорит, когда я слушаю?

– Не отвлекайтесь, слышите? Итак, вы получили сообщение. По радио. Ольга или Борис или оба произносят слова “белая краска”. Что дальше?

– Сверяюсь с расписанием передач.

Я вытянул руку и, щелкая пальцами, стал понукать его.

– Поторапливайтесь! – сказал я.

Он поторапливался. Нашел деревянную щетку для волос. Вынув из гнезда щетину, он запустил пальцы в отверстие и достал листок мягкой, воспламеняющейся бумаги с рядом цифр, обозначавших время дня и частоту волн. Он протянул его мне, полагая, что этого будет достаточно. Я взял его, не проявив эмоций, и сунул в блокнот, взглянув при этом на часы.

– Спасибо, – сказал я кратко. – Дальше, Сирил. Где шифровальные таблицы и передатчик? Только не утверждайте, что у нас их нет, у меня не то настроение.

Он схватил жестянку с тальком и стал открывать дно, отчаянно стараясь угодить мне. Он нервно заговорил, вытряхивая порошок в умывальник: