– Дорис, дорогая моя, я тебе уже много раз говорил и еще раз скажу: Господь являет свою волю no- разному. И если стремящиеся к добру готовы искать истину, и справедливость, и братскую любовь – Ему не придется долго ждать у дверей для Него найдется место в их сердце.
Дорис покраснела, и спицы еще быстрее замелькали у нее в руках.
– Конечно же она права. Нельсон разгромил миссию. И от религии отрекся. – Облачко огорчения на мгновение появилось на лице проповедника, но все-таки возобладало другое, и он неожиданно рассмеялся: – А помнишь, какого жару ему задал за это Дрейк? Такую головомойку устроил. Ох, не могу! «Политика, – сказал Дрейк, – ее нельзя есть, ее нельзя продать и, не в присутствии Дорис будь сказано, с ней нельзя спать! Единственное, на что она годится, – это крушить храмы и убивать ни в чем не повинных людей!» Я больше никогда не видел его таким сердитым. И он устроил Нельсону хорошую выволочку, ох и устроил! Дрейк кое-чему научился в своих доках. Это уж я точно могу вам сказать!
– Вот и скажите, это ваш д о л г, – по-змеиному прошипел в темноте ди Салис. – Вы должны рассказать нам в с е. Это в а ш д о л г.
– Студенты устроили шествие, – возобновил рассказ мистер Хибберт. – Факелы, ночь (это было после комендантского часа), коммунисты вышли на улицы, чтобы хорошенько пошуметь. Это было в начале сорок девятого – думаю, весной, тогда еще все только разгоралось. – Стала заметна разительная перемена в том, как мистер Хибберт рассказывал: если раньше его повествование было разбросанным и хаотичным, сейчас он стал неожиданно точным и немногословным. – Мы сидели у огня – помнишь, Дорис? Дорис тогда было четырнадцать или пятнадцать? Мы любили разводить огонь в камине, даже когда в этом не было большой необходимости, – это напоминало нам дом и Маклсфилде. И тут мы услышали на улице топот и лозунги, которые они декламировали нараспев. Шум был оглушительный: свистки, гонги, колокольчики, барабаны, тарелки, как у музыкантов, – просто ужас. Я подозревал, что дело идет к этому. Маленький Нельсон, он все время предупреждал меня во время наших уроков английского. «Уезжайте домой, мистер Хибберт. Вы хороший человек» – говорил он мне, благослови его, Господи. – Вы хороший человек, но когда прорвет плотину, вода хлынет и затопит, не разбирая, и хороших, и плохих". Он иногда использовал такие интересные образы, Нельсон, когда хотел. Это у него шло or его веры. Это не придумывалось специально. Он ч у в с т в о в а л это. «Дейзи, – сказал я Дейзи Фонг – она сидела с нами у огня, та самая, что звонила в колокольчик. – Дейзи, идите с Дорис в задний дворик: я думаю, к нам сейчас нагрянут гости». И в следующий момент – дзинь – кто-то бросил камень в окно. Мы услышали голоса – кричали очень громко, я сразу узнал молодого Нельсона, просто по голосу. Он вообще-то, разумеется, говорил и на чиу-чау, и на шанхайском, но на этот раз он, естественно, говорил с этими парнями на шанхайском. Он кричал: «Смерть цепным псам империализма! Долой злобных религиозных гиен!» Ох уж эти мне лозунги, которые они выдумывают! По-китайски они еще как-то звучат, а переведите их на английский – получается какая-то галиматья. Потом не выдержала дверь – и ввалились они.
– Они разбили крест, – сказала Дорис, оторвавшись на минуту от вязания, чтобы взглянуть на образец рисунка.
Но на этот раз Хибберт, а не дочь, удивил всех слушавших своей приземленностью.
– Они разбили не только его, Дори, а во много раз больше! – бодро возразил он ей. – Они разгромили все. Церковные скамьи, престол Господень, пианино, стулья, лампы, разбросали книги и Библии. Да, они здорово разошлись – это я могу вам точно сказать. Настоящие вандалы, вот кто они были. Я им сказал: Давайте, продолжайте. Не стесняйтесь. То, что создал человек, может быть разрушено, но вы не уничтожите слово Божие, даже если вы изрубите здесь все в щепки". Нельсон не осмеливался на меня глаза поднять, бедняга. Мне было жаль его до слез. Когда они ушли, я посмотрел вокруг и увидел старую Дейзи Фонг. Она стояла в дверях, а Дорис – за ней. Дейзи смотрела на это, и ей было приятно. Я видел по ее глазам. Она в душе была одной из них. И в тот момент она была счастлива. «Дейзи, – сказал я ей. – Пойди собери вещи и уходи. В этой жизни ты можешь посвятить себя чему-то, а можешь этого не делать – как пожелаешь, моя дорогая. Но никогда не отдавайся чему-нибудь на время. Потому что это хуже, чем быть шпионом».
Конни лучезарной улыбкой выразила свое согласие, а ди Салис обиженно засопел. Но старик почти не заметил этого – он жил своим рассказом и черпал в нем вдохновение.
– Ну вот, мы сели вдвоем – мы с Дорис, вот она, – и всплакнули – правда, Дорис? И я не стыжусь в этом признаться. Я не стыжусь слез, никогда не стыдился. Нам очень не хватало твоей матери, очень. Мы преклонили колена и помолились. А потом начали убираться. Трудно было решить, с чего начать. И вдруг входит Дрейк! Он покачал головой, чтобы показать, как удивился тогда. «Добрый вечер, мистер Хибберт», – говорит он своим сочным низким голосом, с особым акцентом: он немного перенял у меня мой северный выговор – мы всегда над этим смеялись. А за ним – маленький Нельсон, стоит со щеткой и тазом в руках. Рука у него так и осталась скрюченной – наверное, она и сейчас такая же, та, в которую он был ранен маленьким, – но это не помешало ему управляться со щеткой. Это уж точно, можете мне поверить. И вот тут-то Дрейк задал ему. О, как он его ругал – как сапожник, хоть он и не был сапожником, но в каком-то смысле был чернорабочим. Я никогда ни до, ни после не слышал, чтобы он так ругался. – Хибберт безмятежно улыбнулся дочери. – К счастью, он говорил на чиу-чау, – помнишь, Дорис? Я не очень хорошо понимаю его – может быть, наполовину, а он использовал слова, большей частью мне не известные. Но слышали бы вы! Кого он только не поминал: и черта, и дьявола, и слова погрубее, и уж я не знаю что.
Он замолчал на минуту и прикрыл глаза – то ли от усталости, то ли чтобы помолиться.
– Конечно, Нельсон был не виноват. Ну, это мы уже знали. Он был лидером. Ему нельзя было потерять свое лицо. Когда они устроили эту процессию и двинулись по улицам, у них не было определенной цели, и вдруг кто-то крикнул ему: «Эй, мальчик из миссии! Покажи-ка нам, с кем ты теперь!» Вот они сделал это. У него не было другого выхода. Но все равно это не помешало Дрейку устроить ему хорошую трепку. Мы ушли спать, они все убрали и устроились на ночь в церкви на полу, на случай если бы толпа вернулась. Когда мы встали утром и спустились вниз, все книги были аккуратно сложены в стопки – все, что сохранились, и Библии тоже. Они сами подправили крест. И даже починили, как могли, пианино, но только, конечно, настроить его было уже невозможно.
Снова завязав руки в какой-то невообразимый узел, ди Салис задал вопрос. Как и у Конни, перед ним лежала открытая записная книжка, но он еще так и не написал в ней ни слова.
– Какая дисциплина была в это время у Нельсона? – требовательно спросил он своим негодующе- гнусавым голосом и приготовился записать.
Мистер Хибберт озадаченно нахмурился.
– Ну как, он, разумеется, подчинялся дисциплине своей партии – коммунистической.
– Ой, папа, – смущенно прошептала Дорис, уткнувшись в свое вязание, а Конни поспешила пояснить вопрос
– Что Нельсон в это время изучал, мистер Хибберт? И где?
– А, предмет. В этом смысле дисциплина! – И мистер Хибберт снова вернулся к ясной манере изложения.
Он знал точный ответ. О чем еще могли они говорить с Нельсоном во время уроков английского языка, кроме коммунистического учения, если не о планах самого Нельсона? Младший Ко был помешан на инженерном деле. Он верил в технику, а не в Библию, и считал, что именно она выведет Китай из состояния феодализма.
Судостроение, шоссейные и железные дороги, заводы и фабрики – вот о чем мечтал Нельсон. Архангел Гавриил с белым воротничком, дипломом инженера и логарифмической линейкой в руках – вот кем он мысленно видел себя.
Мистер Хибберт пробыл в Китае недостаточно долго, чтобы увидеть, как юноша благополучно достиг своей желанной цели, потому что Нельсон получил диплом только в пятьдесят первом.
Ди Салис изо всех сил царапал что-то в своей книжке.
– Но Дрейк, который все эти шесть лет работал на него и где только мог, почти не тратя на себя, добывал деньги, – продолжал мистер Хибберт, не обращая внимания на Дорис, которая пыталась вставить что-то о Триадах. – Дрейк все вынес и был вознагражден за это – точно так же, как и Нельсон. Он видел, как Нельсону вручили этот кусочек картона, который так много определяет в жизни, и он понял, что сделал то, чего добивался, и что теперь он может отойти от дел, как он всегда и планировал.
Ди Салис пришел в крайнее волнение и с каждой минутой становился все более возбужденным. Его
