воедино.

Петерс теперь писал, не переставая. Лимас был уверен, что где-то в комнате работает и магнитофон. Но расшифровка магнитограммы потребует определенного времени. То, что Петерс записывает сейчас, ляжет в основу телеграммы, которая уже сегодня вечером уйдет в Москву, а тем временем шифровальщики в советском посольстве в Гааге проведут ночь за передачей дословного текста их многочасовой беседы.

– Скажите-ка, – начал Петерс, – ведь речь идет о крупных суммах. И метод их передачи очень непростой и дорогостоящий. Что вы сами думаете по этому поводу?

Лимас пожал плечами.

– А что мне думать? Должно быть, у Контролера появился чертовски ценный агент, но я не видел материалов и ни о чем не могу сказать наверняка. Мне не нравилось, как все это делалось – слишком уж сложно, слишком хитро и изобретательно. Почему бы просто не встретиться и не передать наличными? Зачем заставлять агента пересекать границу с настоящим паспортом, держа в кармане поддельный? Все это как-то странно.

Лимас чувствовал, что рыбка клюнула, теперь нужно было набраться терпения.

– Что вы имеете в виду?

– А то, что, насколько мне известно, деньги из банка ни разу не забирались. Возможно, это был какой-то высокопоставленный агент из страны за «железным занавесом» – значит, деньги должны были быть у него под рукой на случай необходимости. Так мне кажется, но я об этом не очень-то задумывался. Зачем мне это? В том-то суть нашего ремесла: знать только фрагменты общей картины. А стоит сунуть нос куда не следует, тебе же и не поздоровится.

– Если деньги, как вы предполагаете, не были востребованы, то к чему все эти предосторожности с паспортами?

– Когда я работал в Берлине, мы разработали определенный механизм для Карла Римека на случай, если ему придется бежать и он не сможет вступить с нами в контакт. Мы держали для него поддельный западногерманский паспорт на явочной квартире в Дюссельдорфе. Он мог его получить в любую минуту при соблюдении определенной процедуры. Паспорт ни разу не был просрочен – отдел специальных поездок возобновлял паспорт и визу, как только их срок истекал. Возможно, Контролер использовал ту же методику и с этим агентом. Правда, это всего лишь мое предположение.

– А откуда вам известно, что паспорта продлевались?

– Есть соответствующие пометки в досье, циркулирующих между расчетным отделом и отделом спецпоездок. Отдел спецпоездок как раз и ведает поддельными паспортами и визами.

– Понятно. – Петерс задумался на минуту, а потом спросил:

– Под каким именем вы бывали в Копенгагене и Хельсинки?

– Роберт Ланг, инженер из Дерби. Так меня звали в Копенгагене.

– Какого числа вы были в Копенгагене?

– Я уже говорил вам – пятнадцатого июня. Я прибыл туда в половине двенадцатого. – И в какой банк вы обратились?

– Боже мой, Петерс, – наливаясь гневом, сказал Лимас, – в Королевский скандинавский. У вас это уже записано.

– Просто хотелось удостовериться, – спокойно ответил Петерс. – А как вас звали в Хельсинки?

– Стефен Беннет, инженер-кораблестроитель из Плимута. А там я был в конце сентября, – с сарказмом добавил он.

– Вы побывали в банке в день прибытия?

– Да, двадцать четвертого или двадцать пятого, точно не помню, это я тоже говорил вам.

– Вы привезли деньги с собой из Англии?

– Разумеется, нет. В обоих случаях мы переводили их на счет местного резидента. Резидент снимал их, встречал меня в аэропорту и передавал сумку с деньгами, а я отвозил их в банк.

– Кто сейчас резидент в Копенгагене?

– Петер Йенсен, книготорговец из университетской книжной лавки.

– А какие псевдонимы использовал агент?

– Хорст Карлсдорф в Копенгагене. Кажется, так. Да, точно: Карлсдорф. Помню, мне все время хотелось сказать: «Карлхорст».

– Профессия?

– Менеджер из Клагенфурта, Австрия.

– А другой псевдоним? Для Хельсинки?

– Фехтман. Адольф Фехтман из Сент-Галлена, Швейцария. У него было ученое звание. Да, доктор Фехтман, архивариус.

– Понятно. У обоих родной язык немецкий.

– Да, я тоже обратил на это внимание. Но немцем он быть не мог.

– Почему же?

– Я ведь был главой всей немецкой агентуры. Подобное дело не прошло бы мимо меня. Агента такого уровня нужно курировать из Западного Берлина. Я бы о нем, конечно, знал.

Лимас поднялся, подошел к буфету и налил себе виски. Предложить виски Петерсу он и не подумал.

– Вы же сами говорили, что в данном случае осуществлялась особая подстраховка, специальная процедура. Может быть, им незачем было ставить вас в известность.

– Не порите чушь, – резко возразил Лимас. – Конечно, они поставили бы меня в известность.

С этой позиции его было не сбить, как бы они ни старались. Это должно было внушить им уверенность, будто со стороны им виднее, и придать большую достоверность тому, что он говорил. «Пусть они сами сделают должные выводы вопреки тому, что будете утверждать вы, – сказал ему Контролер. – Вам следует дать им материал и не соглашаться с выводами, которые они станут делать. Положитесь на их ум, тщеславие и на их подозрительность друг к другу – и тогда мы добьемся своего».

Петерс кивнул, как бы соглашаясь с некой утешительной истиной.

– Вы гордец, Лимас, – снова сказал он.

Вскоре после этого Петерс ушел. Он пожелал Лимасу хорошо отдохнуть и пошел по дороге вдоль берега моря. Было время обеда.

Петерс не появился ни вечером, ни на следующее утро. Лимас сидел дома, с нарастающим раздражением дожидаясь какой-нибудь вести от него, но ее все не было. Он осведомился у домовладелицы, но та лишь улыбнулась в ответ и пожала полными плечами. На следующий день часов в одиннадцать он вышел прогуляться вдоль берега, купил сигарет и угрюмо полюбовался морем.

На берегу спиной к Лимасу стояла девушка и кормила хлебом чаек. Ветер с моря играл ее длинными черными волосами, обдувал плащ, превращая ее фигуру в своего рода лук, изогнутый в сторону суши. Лимас знал, чем его наградила на прощание Лиз: заботой о повседневном, верой в обыденную жизнь, той простотой, которая заставляет вас завернуть в бумагу кусок хлеба и отправиться на прогулку вдоль берега, чтобы покормить чаек. И когда-нибудь ему придется попробовать самому испытать это, впрочем, если он вообще когда-нибудь сумеет вернуться в Англию. То было уважение к банальности повседневной жизни, которого у него никогда прежде не было; вернувшись, он попытается обрести его, и может быть, Лиз поможет ему в этом. Еще неделя, самое большее две, и он будет дома. Контролер сказал, что он вправе оставить себе все, что они заплатят, а этого ему вполне достаточно. С пятнадцатью тысячами фунтов, наградными и пенсией из Цирка человек, как выразился Контролер, имеет возможность и право навсегда уйти с холода.

Он повернул назад и возвратился в бунгало без четверти двенадцать. Хозяйка впустила его, не говоря ни слова, но, пройдя к себе в комнату, он услышал, как она сняла трубку и набрала какой-то номер. Говорила она всего несколько секунд. В половине первого она принесла ему ленч и, к его радости, английские газеты. Лимас, как правило, вообще ничего не читающий, читал сейчас их медленно и сосредоточенно. Он запоминал всевозможные детали, имена и адреса людей, о которых говорилось в крошечных заметках. Он делал это почти бессознательно, как человек, тренирующий память, и это занятие полностью поглотило его.