— А возраст?

— Сорок. Во всяком случае, выглядел на сорок. Но тень его была не в пример старше.

— Рост? Внешность? Физические характеристики?

— Рога и длинный хвост. Источал резкий запах серы.

Бахман озадаченно покачал головой:

— Однако вы его не жалуете!

С фрау Элленбергер случилась одна из ее мгновенных метаморфоз. Выпрямив спину, как школьная училка, и надув губки, она сверлила собеседника взглядом, в котором сквозило резкое осуждение.

— Когда тебя сознательно исключают из своей жизни, герр Шнайдер, не важно, о чьей жизни речь, и это делает тот, к кому ты эмоционально привязана, кому ты открывала свою душу на протяжении многих лет, у тебя есть все основания относиться с отвращением и подозрением к человеку, который совратил, нет, хуже, растлил твоего… такого честного банкира, как мистер Эдвард.

— И часто вы с ним встречались?

— Один раз, но этого вполне хватило, чтобы составить о нем свое мнение. Он записался на прием как самый обычный потенциальный клиент. Когда он пришел в банк, я заняла его светским разговором в приемной, что входило в мои обязанности. Это было его первое и последнее появление в банке. А дальше Финдли пустил в ход свою черную магию, и меня выставили за дверь. Они вдвоем.

— Вы можете это как-то объяснить?

— Мы с мистером Эдвардом могли уединиться. Или он мог мне что-то диктовать, не важно. Раздавался телефонный звонок. Финдли. Только услышав его голос, мистер Эдвард мне сразу говорил: «Элли, пойдите и припудрите нос». Если Финдли желал встретиться с мистером Эдвардом, это происходило в городе, только не в банке и опять же без меня. «Не сегодня, Элли. Приготовьте курочку для своей матери».

— Вы не высказывали мистеру Эдварду свое неудовольствие по поводу такого безобразного обращения?

— Он всякий раз отвечал, что есть на свете секреты, в которые он не может посвятить даже меня, и что Тедди Финдли — один из таких секретов.

— Тедди?

— Его имя.

— Кажется, вы его ни разу не упоминали.

— Не было никакого желания. Мы с ним были Тедди и Элли. Разумеется, только по телефону. После одного-единственного разговора ни о чем в приемной. Словом, одно притворство. В этом был весь Финдли: всё напоказ. Наша фамильярность по телефону никогда бы не выдержала проверки на прочность, можете не сомневаться. Мистеру Эдварду хотелось верить, что бесцеремонность этого типа меня забавляет, ну я и подыгрывала.

— Почему вы так уверены, что за липицанской операцией стоял именно Финдли?

— Он ее разработал!

— Вместе с Карповым?

— Анатолий как представитель Карпова принимал в этом участие, иногда. Насколько я могла понять. На расстоянии. Но это было его детище. Он любил хвастаться. Мои Липицаны. Моя маленькая конюшня. В сущности, мой Эдвард. Все спланировано. Бедный мистер Эдвард не имел ни малейшего шанса. Его заманили. Сначала непринужденный телефонный звонок с просьбой о деловом свидании, разумеется приватном, без третьих лиц, без протокола. Потом лестное приглашение в британское посольство на бокал вина с послом — для придания официальности. Официальности чему, спрашивается? В Липицанах не было ничего официального! Все исключительно неофициально. Примесные и хромые — с самого начала. Кривоногие самозванцы, выдающие себя за породистых лошадей!

— Ах да, посольство, — как бы невзначай согласился Бахман, словно это слово на мгновение вылетело у него из головы. Даже не будучи классным следователем, ты не станешь сразу ломать дверь. На самом деле британское посольство явилось для него полнейшей неожиданностью, каковой станет и для Эрны Фрай. Во всяком случае, семь лет назад, оставляя письменное заявление, она ни словом не упомянула, что в этой истории замешано британское посольство в Вене.

— Гм, в связи с чем же это упоминалось посольство? — почти риторически спросил он, изображая некоторое смущение. — Вы мне не напомните, фрау Элленбергер? Видимо, не так уж хорошо я проделал домашнюю работу, как нам казалось.

— Мистер Финдли изначально позиционировал себя как британского дипломата в некотором роде, — язвительно заметила она. — Неформальный дипломат, если такие бывают, в чем я сильно сомневаюсь.

Судя по выражению лица Бахмана, он тоже сомневался, хотя сам нередко выступал именно в этом качестве.

— Потом он превратился в финансового консультанта. Если вы спросите мое мнение, то он никогда не был ни первым, ни вторым. Его настоящая профессия — шарлатан.

— Значит, липицаны вырвались на простор с легкой руки британского посольства в Вене, — размышлял вслух Бахман. — Ну конечно! Теперь я вспомнил. Простите мне этот небольшой провал в памяти.

— Их план родился там, я в этом не сомневаюсь, — продолжала она. — В тот вечер, вернувшись из посольства, мистер Эдвард описал мне всю схему. Я пришла в ужас, но кто я была, чтобы показывать свои чувства! В дальнейшем все уточнения или улучшения в обязательном порядке согласовывались с мистером Финдли. Всегда за пределами банка, за границей либо где-то в Вене или по телефону в завуалированной форме — мистер Эдвард неизменно называл это словесным кодом. Прежде мне не приходилось слышать от него этот термин. Спокойной ночи, герр Шнайдер.

— Спокойной ночи, фрау Элленбергер.

Но Бахман не пошевелился. Как и она. Позже он признается Эрне Фрай, что еще никогда в своей карьере не подходил он так близко к мгновению интуитивного озарения. Фрау Элленбергер предложила ему уйти, но он не ушел, так как знал: ей не терпится сообщить ему кое-что еще, но она боится. В ней борются два чувства: лояльность, с одной стороны, и оскорбленное самолюбие — с другой. В конце концов оскорбленное самолюбие победило.

— И вот он вернулся, — прошептала она, и глаза ее округлились, как будто она не могла в это поверить. — Чтобы проделать то же самое с бедным мистером Томми, у которого характер не чета его отцу. Я унюхала этот голос в телефонной трубке. Запах серы. Это Вельзевул. Теперь он назвался Форманом. Постановщик шоу — вот его амплуа, тогда и сейчас. А через неделю он станет Борманом!

В какой-то сотне метров от того места, где Бахмана ждала машина, раскинулась приозерная роща, через которую пролегла исхоженная тропа. Он передал свой дипломат водителю, и вдруг его охватило непреодолимое желание побродить здесь одному. Он сел на свободную скамейку. Опускались сумерки. Для Гамбурга наступили волшебные минуты. Погруженный в свои думы, он смотрел на темнеющую воду и огни города, обступившего озеро со всех сторон. В какой-то момент посреди недавнего разговора он почувствовал себя вором с нечистой совестью: кажется, он не того обчистил. Тряхнув головой, словно сбрасывая с себя эту минутную слабость на пути к поставленной цели, он извлек из кармана делового костюма мобильный телефон и набрал прямой номер Михаэля Аксельрода.

— Да, Гюнтер?

— Бритты хотят добиться того же, что и мы, — сказал он в трубку. — Но без нас.

Брю не мог не признать: по телефону Йен Лампион был сама предупредительность. Он извинился за звонок, он безоговорочно принял к сведению тот факт, что у Томми по минутам расписан каждый час, и тут