— Вы возьмете меня под свою защиту, сэр. Так, как это сделал сам Анатолий. Вы честный и влиятельный человек, один из олигархов этого прекрасного города. С вашей помощью я стану студентом- медиком в университете. Благодаря вашему уважаемому банку я, став врачом, буду служить Богу и людям и вести законопослушный образ жизни в соответствии с клятвой, которую ваш достойнейший отец дал преступнику и убийце Карпову и исполнение которой после его кончины перешло к его сыну. Вы же сын своего отца, как я понимаю.

Брю отозвался живым смешком.

— Да, в отличие от вас, я сын своего отца, — признал он и в ответ был награжден лучезарной улыбкой. На мгновение взгляд, в котором сквозила рабская покорность, остановился на Аннабель, а затем Исса снова повернул лицо к своему собеседнику.

— Ваш отец раздал полковнику Карпову много обещаний, сэр! — выпалил Исса. Он вновь вскочил на ноги, охваченный страхом и возбуждением. Набрав в легкие воздуху побольше и дико гримасничая, он заговорил властным скрипучим голосом, изображая перед Брю его воображаемого отца: — Григорий, мой дорогой друг! Когда ваш маленький Иван придет ко мне, хотя будем надеяться, что это произойдет нескоро, мой банк отнесется к нему как к родному. — Он прижал руку к сердцу, словно давая священную клятву. — Если к тому времени меня уже не будет на этом свете, тогда мой сын Томми позаботится о вашем Иване, обещаю вам. Эту торжественную клятву, мой дорогой Григорий, вам дают мое сердце и мистер Липицан. — Дальше он заговорил своим обычным голосом. — Эти слова вашего досточтимого отца, сэр, мне передал криминальный адвокат Анатолий, который из сомнительной любви к моему отцу выручал меня из многих передряг. — Он захлебнулся, дыхание сделалось прерывистым.

Повисло молчание. На этот раз пришел черед Мелику высказаться.

— Вы с ним поосторожнее, — грубовато обратился он к Брю по-немецки. — Если вы его заведете на все обороты, он может хлопнуться в обморок. — И на случай, если до Брю с первого раза не дошло, добавил: — Короче, полегче с ним. Он как-никак мой брат.

Брю снова заговорил, уже по-немецки, обращаясь не к Иссе, а к Аннабель в непринужденной манере, хотя и взвешивая каждое слово.

— А эта торжественная клятва, фрау Рихтер, где-то существует в письменном виде, или мы должны полагаться исключительно на устные свидетельства мистера Анатолия в передаче вашего клиента?

— В письменном виде есть только имя и номер счета в вашем банке, — был ему сухой ответ.

Брю сделал вид, что задумался.

— Позвольте, Исса, объяснить вам, в чем состоит небольшое затруднение, — заговорил он по-русски, выбрав из крутившихся в голове вариантов тон рассудительного человека, решающего арифметическую задачку. — У нас есть Анатолий, как вы утверждаете, бывший адвокат вашего отца. У нас есть полковник Карпов, которого вы называете своим биологическим отцом и от которого тем не менее вы всячески открещиваетесь. Но у нас нет вас. Никаких документов, зато, по вашим собственным словам, внушительный послужной список тюремных отсидок, что, какими бы ни были резоны, в общем-то не укрепляет доверия банкира.

— Я мусульманин, сэр! Черножопый! — протестующе вскричал Исса, глазами ища поддержки у Аннабель. — Какие мне нужны резоны, чтобы оказаться в тюрьме?

— Я должен услышать нечто более убедительное, понимаете? — Брю гнул свое, игнорируя мрачные гримасы Мелика. — Я должен знать, как к вам попала конфиденциальная информация, касающаяся привилегированного клиента моего банка. Если говорить о ваших семейных обстоятельствах, я должен, по возможности, копнуть глубже, начиная с того, с чего в этом мире все начинается, — с вашей матери. — Он был жесток, знал это и даже желал этого. Как бы Мелик его ни предупреждал, но нарисованный Иссой гротескный портрет Эдварда Амадеуса достал его до печенок. — Кто она, ваша мать, или кто она была? Есть ли у вас братья и сестры, живые или умершие?

Исса долго молчал, подавшись вперед своим долговязым телом и поставив локти на стол. Браслет сполз вниз по исхудалой руке, длинные пальцы прикрыли голову, наполовину скрытую поднятым воротником черного пальто. На глазах Брю детское лицо превратилось в лицо мужчины.

— Моя мать умерла, сэр, можете не сомневаться. Причем не один раз. Она умерла в тот день, когда доблестные бойцы Карпова захватили ее в родной деревне и привезли в бараки, чтобы он ею натешился. Ей было пятнадцать лет. Она умерла в тот день, когда старейшины ее клана объявили, что она повинна в собственном растлении, и постановили, что кто-то из ее братьев должен убить ее по законам нашего народа. Она умирала каждый день, пока меня вынашивала, зная, что, как только она произведет меня на свет, сама она этот свет покинет и что ее ребенок будет отдан в военный приют для детей изнасилованных чеченских женщин. Она не ошиблась в предвосхищении своего конца, однако действия человека, повинного в ее смерти, оказались иными. Когда подразделение Карпова было отозвано из Чечни, он решил забрать мальчика в Москву в качестве трофея.

— Сколько вам тогда было?

— Мальчику было семь лет, сэр. Достаточно, чтобы запомнить чеченские леса, и холмы, и реки. И чтобы к ним вернуться, если Господу будет угодно. Сэр, я хочу сделать еще одно заявление.

— Пожалуйста.

— Вы щедрый и влиятельный человек, сэр. Благородный англичанин, а не какой-нибудь русский варвар. Когда-то чеченцы мечтали о том, чтобы английская королева защитила их от российского тирана. Я приму вашу покровительство, как это обещал Карпову ваш уважаемый отец, и от всего сердца поблагодарю вас за это. Но если речь идет о деньгах Карпова, то я должен с сожалением от них отказаться. Я не возьму ни доллара, ни евро, ни рубля, ни фунта стерлингов. Это деньги империалистов-грабителей, и неверных, и мародеров. Эти деньги давали в рост, что противоречит высшим законам нашего народа. Эти деньги помогли мне совершить трудное путешествие в Гамбург, но больше я к ним не притронусь. Пожалуйста, помогите мне получить немецкий паспорт и вид на жительство, а также обзавестись жильем, где бы я мог изучать медицину и тихо молиться. Больше я ни о чем не прошу, сэр. Благодарю вас.

Голова его рухнула на сложенные перед собой руки. Из кухни примчалась Лейла и принялась успокаивать Иссу, чье тело сотрясалось от рыданий. Мелик вырос перед Брю, словно заслоняя Иссу от дальнейших посягательств. Аннабель поднялась, но из соображений приличия не стала подходить к своему клиенту.

— И я благодарю вас, Исса, — произнес Брю, после того как суета немного улеглась. — Фрау Рихтер, мы можем переговорить с вами наедине?

Они стояли на расстоянии полуметра друг от друга в спальне Мелика, рядом с висящей боксерской грушей. Будь она на фут повыше, они стояли бы лицом к лицу. Ее глаза с желто-пестрыми радужницами неотрывно смотрели на него из-под очков. Ее дыхание было ровным и спокойным — как и мое, отметил он про себя. Одной рукой она развязала узел платка и открыла лицо: дескать, на, бей! Но на ее стороне было бесстрашие его дочери Джорджи и ее собственная недосягаемая красота, и в душе он уже ощущал свою беспомощность.

— Что из всего этого было вам известно? — спросил он голосом, который показался ему незнакомым.

— Это вас не касается, только моего клиента.

— Он одновременно и заявитель и не заявитель. Что прикажете мне делать? Он снял свои требования, но желает моего покровительства.

— Совершенно верно.

— Я не занимаюсь покровительством. Я банкир. Я не занимаюсь выправлением вида на жительство и немецких паспортов, и я не определяю молодых людей на медицинские факультеты! — Его речь сопровождалась естественной жестикуляцией, что, в принципе, было для него неестественно. Каждое не вколачивалось кулаком в ладонь.

— В глазах моего клиента вы высокий чиновник, — парировала она. — Вы владеете банком, а значит, и городом. Ваш отец и его отец оба были преступниками, что делает вас кровными братьями. Естественно, вы возьмете его под свое покровительство.