любовался рыжими белочками, как любовался ими и Виллем, а когда пароходик подошел, он расположился на корме, где сидел и Виллем, на открытом воздухе под тентом. Его спутниками оказались школьники и три монашки. Он, слушая их болтовню, устало прикрыл глаза, дабы отдохнуть от слепящего сверкания воды. В середине пути он встал, прошел к переднему окну, посмотрел наружу, как бы проверяя что-то, взглянул на часы и вернулся на свое место, пока пароходик не прибыл в Юнгфернштиг, где Смайли сошел.
Все, что рассказал Виллем, подтверждалось. Смайли и не ожидал другого, но в мире постоянных сомнений никогда не мешает получить лишнее подтверждение.
Он пообедал, затем отправился на Главный почтамт и там целый час изучал старые телефонные справочники – совсем как Остракова в Париже, только из других соображений. Завершив свои исследования, он уютно устроился в салоне отеля «Четыре времени года» и до самых сумерек не отрывался от газет.
В путеводителе по увеселительным заведениям Гамбурга «Голубой бриллиант» числился не среди ночных клубов, а в разделе «amour»[14] и имел три звездочки за изысканность и дороговизну. Находился он в Сент-Паули, но стоял в стороне от главных притонов, в мощенном булыжником проулке, крутом, темном и пропахшем рыбой. Смайли позвонил, и дверь автоматически открылась. Он оказался в приемной, где царил идеальный порядок и стояли серые аппараты, которыми занимался шустрый молодой человек в сером костюме. На стенах медленно крутились серые бобины с пленкой, впрочем, производимая ими музыка главным образом звучала где-то еще. На столике мигала и щелкала сложная телефонная система, тоже серая.
– Я хотел бы здесь немного отдохнуть, – обратился к распорядителю Смайли.
«Вот где они отвечали на мой телефонный звонок, – решил он, – когда я звонил гамбургскому корреспонденту Владимира».
Тот же юноша вытащил из ящика стола отпечатанную форму и доверительным шепотом объяснил процедуру – так объяснял бы адвокат, каковым, по всей вероятности, и числился молодой человек днем. «Членство стоит сто семьдесят пять марок», – тихо произнес он. Взнос делается на год и дает право целый год посещать заведение и бывать здесь столько раз, сколько захочется. Первая рюмка вина обойдется ему еще в двадцать пять марок, а за последующие цены высокие, но не безумно. Первая рюмка обязательна, и ее, как и членство, следует оплатить предварительно. Все другие формы развлечений бесплатны, но девушки с благодарностью принимают подарки. Смайли волен заполнить формуляр на любое имя. Молодой человек лично поставит его в картотеку. В следующий раз Смайли надо только вспомнить, под каким именем он записался, и его впустят безо всяких формальностей.
Смайли выложил деньги и добавил еще одно фальшивое имя к дюжине уже использованных им в течение жизни. Он спустился по лесенке к очередной двери, которая тоже открылась автоматически, – за ней тянулся узкий коридор, вдоль которого располагались кабинки, еще пустые, так как ночь здесь только- только начиналась. В конце коридора виднелась еще одна дверь, и, отворив ее, Смайли попал в кромешную тьму, где вовсю гремели записи, заводимые шустрым молодым человеком. Какой-то мужчина приветствовал Смайли и лучиком фонарика провел его к столику. Ему вручили карту вин. «Владелец – К.Кретцшмар», – прочел Смайли фамилию, напечатанную внизу мелкими буковками. Он заказал виски.
– Я посижу один. Никакой компании.
– Я передам, майн герр, – ответил официант с достоинством и принял чаевые.
– Относительно герра Кретцшмара. Он, случайно, не из Саксонии?
– Да, сэр.
«Он хуже, чем восточный немец, – отозвался о нем в свое время Тоби Эстерхейзи. – Саксонец. Они с Отто вместе воровали, вместе подличали, вместе фабриковали отчеты. Это был идеальный брак».
Смайли потягивал виски, дожидаясь, когда глаза привыкнут к темноте. Откуда-то струился голубой свет, призрачно высвечивая манжеты и воротнички. Смайли стал различать белые лица и белые тела. Зал состоял из двух уровней. На нижнем уровне, где сидел Смайли, стояли столики и кресла. На верхнем теснились шесть chambres separees[15], вроде театральных лож, из каждой лился свой голубой свет. Вот в одной из них, решил он, квартет и позировал для фотографии. Смайли вспомнил, под каким углом сделан снимок. Фотографировали сверху, откуда-то намного выше, то есть с верхней части стен, которые тонули в темноте, непроницаемой для глаз, даже для глаз Смайли.
Музыка умолкла, и по тем же громкоговорителям объявили о начале кабаре. «Называется программа, – объявил пройдоха, – „Старый Берлин“, и голос тоже отзывал старым Берлином – подобострастный, гнусавый и как бы с намеком. „Распорядитель сменил пленку“, – машинально заметил Смайли. Занавес поднялся, открыв небольшую сцену. Смайли быстро глянул вверх и на сей раз при свете сцены увидел то, что искал: высоко в стене располагалось маленькое окошко с дымчатым стеклом. „Фотограф пользовался специальной камерой, – мелькнула у него мысль. Смайли слышал, что темнота нынче не помеха для съемки. – Надо было проконсультироваться у Тоби, – сокрушался он. – Тоби знает эти игрушки наизусть“. А на сцене началась демонстрация акта любви – автоматического, бесцельного, унылого. Смайли переключил внимание на членов клуба, разбросанных по залу. Красивые, обнаженные и молоденькие девицы – такие же молоденькие, как на снимке. Те, кому повезло с партнером, сидели с ним в обнимку, казалось, в восторге от того, что партнер такой дряхлый и уродливый. Остальные молча сбились в стайку, словно американские футболисты, ожидая вызова на поле. Громкоговорители загрохотали громче, изрыгая смесь музыки и истерически выкрикиваемого текста. „А в Берлине изображают старый Гамбург“, – представил Смайли. На сцене парочка удвоила усилия, но результат не изменился. А Смайли вдруг озаботился, узнает ли он девиц с фотографии, если они появятся. Вряд ли. Занавес опустился. С облегчением Смайли заказал еще виски.
– А герр Кретцшмар сегодня здесь? – поинтересовался он у официанта.
– У герра Кретцшмара много дел, – пояснил тот. – Герр Кретцшмар вынужден делить свое время между несколькими заведениями.
– Если он появится, будьте любезны, дайте мне знать.
– Он придет ровно в одиннадцать, майн герр.
В баре начали танцевать обнаженные пары. Смайли потерпел еще с полчаса и вернулся в приемную, мимо кабинок, которые теперь были уже частично заняты. Шустрый юноша спросил, как доложить.
– Скажите, что у меня особая просьба, – предложил Смайли.
Молодой человек нажал на кнопку и заговорил очень тихо – почти так же тихо, как говорил со Смайли.
В кабинете наверху оказалось чисто, как у хирурга: там стоял полированный пластиковый стол и куча всяческой аппаратуры. С помощью скрытой камеры транслировалось на телевизор то, что творилось внизу. То самое окошко для наблюдения, которое подметил Смайли, позволяло видеть интерьеры separees. Герр Кретцшмар относился, как говорят немцы, к серьезным людям. Ему перевалило за пятьдесят, он был ухоженный и плотный, в темном костюме и светлом галстуке. У него были соломенные, как у доброго саксонца, волосы и любезное выражение лица, в котором не чувствовалось радушия, но не чувствовалось и суровости. Он отрывисто пожал Смайли руку и указал на кресло. Казалось, ему не привыкать ко всякого рода особым просьбам.
– Прошу вас, – пригласил к диалогу герр Кретцшмар, и с вступлением было покончено.
Оставалось лишь двинуться вперед.
– Насколько я понимаю, вы раньше являлись деловым партнером одного моего знакомого, некоего Отто Лейпцига, – произнес Смайли слишком громко даже для собственного уха. – Я случайно оказался в Гамбурге и решил обратиться к вам, дабы разыскать его. Адреса его нет ни в одном из справочников.
Кофе герру Кретцшмару подали в серебряном таганке с ручкой, обернутой бумажной салфеткой, чтобы он, наливая, не обжег себе пальцы. Он отхлебнул из чашки и аккуратно и бесшумно поставил ее на место.
– А вы кто, скажите на милость, будете? – Саксонская гнусавость придавала голосу герра Кретцшмара унылое звучание. Он слегка нахмурился и оттого стал еще респектабельнее.
– Отто звал меня Максом, – коротко отозвался Смайли.
Герр Кретцшмар никак не отреагировал, но задал следующий вопрос, правда не сразу. Взгляд у него, как снова отметил про себя Смайли, оказался на удивление наивным. «У Отто никогда в жизни не было своего дома, – всплыли в памяти слова Тоби. – Для срочных встреч ключ давал Кретцшмар».
