сомнительное удовольствие пользоваться этим вышедшим из моды футуристическим аппаратом. «Мой проститучий телефон, – называла его Энн. – Тоненькие трели для моих маленьких любвей, громкий трезвон – для больших». Внезапно до Смайли дошло, что телефон звонит. И звонил он долго, тоненькой трелью для маленьких любвей. Смайли поставил стакан, продолжая смотреть на телефон, а тот заливался. Он вспомнил, что Энн, как правило, ставила аппарат на пол среди своих пластинок, когда слушала музыку. Она обычно лежала с ним рядом – там, у огня, вон там, – слегка приподняв бедро на случай, если придется снять трубку. Ложась в постель, она выдергивала шнур из розетки и брала аппарат с собой, чтобы он утешал ее в ночи. Когда они занимались любовью, Смайли знал, что он является для нее заменой всех тех мужчин, которые звонили ей. Этих «первых одиннадцати». Заменой Билла Хейдона, хоть он уже и мертв.
Телефон замолчал.
Что она сейчас делает? Перебирает «вторых одиннадцать»? «Быть красивой и быть Энн – одно дело, – бросила она ему не так давно, – а быть красивой и быть в возрасте Энн скоро станет совсем другим делом». «А быть уродливой и моей станет третьим», – в ярости думал он. Взял напечатанный снимок и снова сосредоточенно принялся его рассматривать.
«Тени, – размышлял он. – Пятна света и тьмы впереди и позади нас на нашем жизненном пути. Рожки бесенят, рога дьявола, наши тени длиннее, чем мы сами. Кто он? Кем был? Я с ним встречался? Я отказался встречаться? А если отказался, то как же я его знаю? Он был каким-то просителем, человеком, который что-то продавал, – значит, разведданные? Сновидения?» Окончательно теперь проснувшись, Смайли растянулся на диване – что угодно, лишь бы не идти наверх в постель – и, держа перед собою снимок, принялся медленно продвигаться по длинным галереям своей профессиональной памяти, придвигая лампу к полузабытым портретам шарлатанов, мастеров золотых дел, изготовителей фальшивых документов, торговцев, посредников, бандитов, мошенников, а иногда – героев – всех, из кого складывались его многообразные контакты, и выискивая человека с запавшими щеками, который, словно тайный соучастник, выплыл из маленькой фотографии, чтобы поселиться в его замутненном сознании. Свет лампы перемещался, медлил, возвращался. «Меня обманывает темнота, – предположил Смайли. – Я встречался с ним при свете». И ему привиделся безвкусный, освещенный неоном гостиничный номер… звучала популярная мелодия, а обои были в клетку, и маленький незнакомец примостился, улыбаясь, в уголке и звал его Максом. Маленький посол, но представлявший какое дело, какую страну? Смайли вспомнил пальто с бархатными отворотами и крепкие маленькие руки, исполнявшие свой собственный танец. Вспомнил живые, смеющиеся глаза, тонкогубый рот, который быстро открывался и закрывался, но без слов. И у него появилось ощущение потери, ощущение промаха: он никак не мог вспомнить другой тени, маячившей там во время их разговора.
«Возможно», – размышлял он. Все возможно. Возможно, в конце концов, что Владимира застрелил ревнивый муж; в эту минуту в дверь позвонили – звонок обрушился на него словно крик хищной птицы; два звонка.
«Она, как всегда, забыла свой ключ, – досадливо поморщился он. И, сам не зная как, очутился в холле и уже возился с замком. – Да ключом ей и не открыть», – сообразил он: подобно Остраковой, Смайли закрыл дверь на цепочку. Он поискал на ощупь цепочку, крикнув: «Энн! Подожди!», и ничего не нащупал. Затем отодвинул засов и услышал, как по всему дому разнесся грохот.
– Сейчас! – громко повторил он. – Подожди! Не уходи!
Он широко распахнул дверь и от усилия покачнулся на пороге, подставив, как жертву, полное лицо ночному воздуху и фигуре в черной коже, которая со шлемом под мышкой возникла перед ним, словно часовой смерти.
– Вот уж никак не хотел вас напугать, сэр, поверьте, – произнес незнакомец.
Смайли от неожиданности ухватился за притолоку и только неотрывно смотрел на пришельца. Тот был высокий, коротко остриженный, взгляд его выражал неизбывную преданность.
– Фергюсон, сэр. Помните меня, сэр, я – Фергюсон. Я занимался транспортом для летчиков- осведомителей мистера Эстерхейзи.
Черный мотоцикл с коляской стоял у бровки тротуара за его спиной, блестя под уличным фонарем любовно надраенными поверхностями.
– Я считал, что сектор осведомителей уже давно распустили, – откликнулся Смайли, продолжая низать парня глазами.
– Так оно и было, сэр. К сожалению, можно сказать, разбросали их на все четыре стороны. Чувство товарищества, особый дух – все пропало.
– Так на кого же вы теперь работаете?
– Да ни на кого, сэр. Работаю, можно сказать, неофициально. Но все равно на стороне ангелов.
– Я и не знал, что у нас есть ангелы.
– Да, это так, сэр. Все люди грешны, должен сказать. Особенно нынче. – Он протянул Смайли бурый конверт. – От некоторых ваших друзей, сэр, скажем так. По-моему, речь идет о телефонном счете, которым вы интересовались. Должен сказать, мы обычно получаем подтверждение от почтового ведомства. Доброй вам ночи, сэр. Извините за беспокойство. Пора и вам немножко вздремнуть, верно? Хорошие люди редко попадаются, я всегда это говорю.
– Доброй ночи, – ответил Смайли.
Но посетитель не уходил, словно ждал чаевых.
– Вы действительно меня вспомнили, правда, сэр? Просто на вас нашло затмение, верно?
– Конечно.
На небе, как заметил Смайли, закрывая дверь, светили звезды. Ясные звезды, проглатываемые туманом. Смайли пробрала дрожь; он взял один из многочисленных альбомов Энн и открыл его посредине. У нее была привычка отмечать какой-нибудь понравившийся ей снимок, засовывая за него негатив. Выбрав фотографию, на которой они оба были запечатлены в Кап-Ферра – Энн в купальном костюме, Смайли стыдливо одетый, – он вытащил из-под нее негатив и на его место сунул негатив Владимира. Убрал химикалии и все свое оборудование и положил снимок в десятый том Оксфордского английского словаря 1961 года на букву «П», с которой начинается слово «позавчера». Вскрыл конверт, привезенный Фергюсоном, устало глянул на содержимое, заметил, что там значатся два телефонных звонка и слово «Гамбург», и бросил все в ящик письменного стола. «Завтра, – решил он, – завтра будем разгадывать новую загадку». Он залез в постель, никогда не в силах решить, на какой стороне лучше спать. Закрыл глаза, и сразу – он так и знал – его начали бомбардировать совсем не связанные друг с другом вопросы.
«Почему Владимир не попросил к телефону Гектора? – в сотый раз с удивлением спрашивал себя Смайли. – Почему старик сравнил Эстерхейзи, иными словами Гектора, с городскими банками, которые отбирают у тебя зонтик, когда идет дождь?»
«Передайте Максу, что речь идет о Песочнике».
Позвонить Энн? Набросить на себя что-нибудь и кинуться к ней, чтобы она приняла его как тайного любовника, который с зарей выскальзывает из дома?
Слишком поздно. Она уже нашла себе воздыхателя.
Ему вдруг отчаянно ее захотелось. Невыносимо не видеть ее поблизости; он тосковал по ее телу, сотрясавшемуся от смеха, когда она кричала, что он – ее единственный настоящий лучший любовник, что она никогда не захочет иметь другого, никого. «Закона для женщин не существует, Джордж», – проронила она однажды, когда они – что редко случалось – мирно лежали рядом. «Тогда кем же являюсь для тебя я?» – спросил он, и она ответила: «Моим законом». – «А Хейдон?» – тут же осведомился он. Она рассмеялась и бросила: «Моей анархией».
Перед глазами снова возникла маленькая фотография, запечатлевшаяся, как и сам маленький незнакомец, в его начинавшей слабеть памяти. Маленький человечек с большой тенью. Он вспомнил, как Виллем описывал ему маленького человека на гамбургском пароме – вихры зачесанных за уши волос, лицо с запавшими щеками, предостерегающий взгляд. «Генерал, – безо всякой связи всплыло в памяти, – вы не пришлете мне снова своего друга-Волшебника?»
Возможно. Все возможно.
«Гамбург», – подумал он, быстро вылез из постели и надел халат. Снова усевшись за столик Энн, он
