крестом, вышитым на обивке. Михель сел в него, держась очень прямо, сдвинув колени и сапоги, – эрзац- король, слишком маленький для своего трона. Он закурил и держал сигарету вертикально, за кончик. Табачный дым висел прямо над ним, как запомнилось Смайли. В корзинке для бумаг Смайли заметил несколько выброшенных номеров «Спортинг лайф».

– Ушел из жизни лидер, Макс, ушел герой, – объявил Михель, – нам надо во всем следовать его примеру и черпать в нем мужество. – Он помолчал, словно давая Смайли время на то, чтобы записать произнесенное для публикации. – В подобных случаях вполне естественно спросить себя: как жить дальше? Кто достоин быть его преемником? Кто обладает его качествами, его достоинством, его ощущением предначертанной судьбы? По счастью, наше движение – это неостановимый процесс. Оно сильнее любого индивидуума, сильнее любой группы.

А Смайли слушал отшлифованные до блеска фразы Михеля, смотрел на его блестящие сапоги и думал, сколько этому человеку лет. «Русские оккупировали Эстонию в 1940 году, – вспомнил он. – Если Михель был кавалерийским офицером, то ему сейчас не меньше шестидесяти. – Смайли попытался воссоздать всю остальную неспокойную жизнь Михеля – долгий путь сквозь войны в чужих странах в каких-то неведомых этнических бригадах, все главы истории, сквозь которые прошло это маленькое тело. Интересно, а сколько лет этим сапогам», – подумал он.

– Расскажите мне про его последние дни, Михель, – попросил Смайли. – Он был деятелен до самого конца?

– Абсолютно деятелен, Макс, деятелен во всех отношениях. Как патриот. Как мужчина. Как лидер.

Эльвира все с тем же презрительным выражением поставила перед ними две чашки чая с лимоном и маленькие булочки с марципанами. Она двигалась вкрадчиво, покачивая бедрами и чуть вызывающе надув губы. Смайли попытался припомнить ее прошлое, но не смог, а может быть, никогда и не знал. «Он был ей как брат, – вспомнил он. – Он учил ее». Но некоторые обстоятельства собственной жизни давно настроили его не доверять объяснениям, особенно в любви.

– А как член Группы? – задал вопрос Смайли, когда Эльвира оставила их наедине. – Тоже что-то делал?

– Все время, – торжественно ответил Михель.

Последовала небольшая пауза, когда каждый вежливо выжидал, давая другому возможность продолжить разговор.

– Кто, по-вашему, совершил это, Михель? Его предали?

– Макс, вы знаете так же хорошо, как и я, кто это сделал. Мы все смертельно рискуем. Все. Колокол может прозвучать в любую минуту. Главное, быть к этому готовым. Лично я – солдат, я подготовился, я готов. Если меня не станет, Эльвира обеспечена. Вот и все. Для большевиков мы, эмигранты, остаемся врагом номер один. Анафемой. И, где могут, они нас уничтожают. До сих пор. Как в свое время уничтожили наши церкви, и наши деревни, и наши школы, и нашу культуру. И они правы, Макс. Они правы, Макс, что боятся нас. Потому что настанет день, когда мы их одолеем.

– Но почему они выбрали именно этот момент? – мягко спросил Смайли, выслушав сие несколько традиционное высказывание. – Они могли убрать Владимира много лет тому назад.

Михель достал плоскую жестяную коробочку с двумя крошечными роликами, или каточками, на крышке и пачечку грубой желтой бумаги для сигарет. Полизав бумажку, он положил ее на ролик и насыпал на нее черного табака. Щелчок, ролик повернулся, и на серебристой поверхности лежала толстая, не слишком плотно скатанная сигарета. Только он собрался ее закурить, как подошла Эльвира и взяла ее. Он скрутил другую и сунул коробку обратно в карман.

– Если, конечно, Влади не затевал чего-то, – продолжил Смайли после этого хорошо разыгранного маневра. – Если он их каким-то образом не спровоцировал, что – при его характере – пара пустяков.

– Кто ж его знает? – Михель старательно выпустил в воздух еще струйку дыма.

– Если кто и знает, то это вы, Михель. Уж вам-то он наверняка доверился. Вы были его правой рукой на протяжении двадцати лет, а то и больше. Сначала в Париже, а потом здесь. Не говорите, что он не поверял вам своих тайн, – осенило вдруг Смайли.

– Наш лидер был человеком скрытным, Макс. И этим силен. Конечно, его вынудили так держаться. Это диктовала военная необходимость.

– Но вас-то это, безусловно, не касалось, – настаивал Смайли, стремясь тоном выказать свое высокое мнение о Михеле. – Вы же его парижский адъютант. Вы же его личный помощник. Его доверенное лицо и секретарь! Послушайте, вы недооцениваете себя!

Нагнувшись вперед на своем троне, Михель торжественно положил маленькую руку на сердце. Его низкий голос зазвучал еще ниже:

– Макс. Это относилось даже ко мне, ради моей же безопасности. Он даже сказал мне однажды: «Михель, так для вас же будет лучше – даже для вас, – если вы не будете знать, что подбросило нам прошлое». Я умолял его. Тщетно. Он пришел ко мне как-то вечером. Сюда. Я спал наверху. Он позвонил, как у нас было условлено. «Михель, мне нужно пятьдесят фунтов».

Вернулась Эльвира – на этот раз принесла пустую пепельницу, и, когда ставила ее на стол, Смайли почувствовал, как мгновенно накалилась атмосфера, словно вдруг подействовал наркотик. Ему уже приходилось сталкиваться с подобным, и он всякий раз ждал взрыва, а его никогда не наступало. Так, к примеру, когда-то возвращалась Энн с какой-нибудь якобы невинной встречи, а он знал – просто чувствовал нутром, – что это не так.

– Когда это было? – спросил он, когда Эльвира вышла.

– Двенадцать дней тому назад. В позапрошлый понедельник. По его манере я сразу определил, что это не на личные нужды. Он никогда раньше не просил у меня денег. «Генерал, – обратился я. – Вы затеваете что-то конспиративное. Расскажите что». Но он лишь покачал головой. «Послушайте, – тогда говорю я, – если это что-то конспиративное, примите мой совет и идите к Максу». Он отказался. «Михель, – отвечает он. – Макс – хороший человек, но он больше не пользуется доверием нашей Группы. Он даже хочет, чтобы мы прекратили борьбу. Но когда я, надеюсь, вытащу большую рыбу, я пойду к Максу и потребую, чтобы он оплатил наши расходы и, возможно, многое другое. Но я сделаю это после, а не до. А пока не могу я заниматься делом в грязной рубашке. Пожалуйста, Михель. Одолжите мне пятьдесят фунтов. За всю мою жизнь у меня не было миссии важнее. Она уходит корнями далеко в наше прошлое». Это его подлинные слова. У меня в бумажнике нашлось пятьдесят фунтов – по счастью, в этот день я провел одно удачное дело. «Генерал, – сказал я. – Берите все, что у меня есть. Все, что я имею, – ваше. Пожалуйста», – заключил Михель и, как бы ставя точку – или подтверждая достоверность своих слов, – глубоко затянулся желтой цигаркой.

В грязном оконном стекле над ними Смайли смутно различил отражение Эльвиры – она стояла посреди комнаты и слушала их разговор. Михель тоже видел ее и даже, насупясь, бросил на жену сердитый взгляд, но, видимо, не хотел, а скорее, даже не мог приказать ей уйти.

– Прекрасный поступок, – сделал вывод Смайли после подобающей случаю паузы.

– Это просто мой долг, Макс. Долг сердца. Другого закона я не знаю.

«Она презирает меня за то, что я не помогал старику, – подумал Смайли. – Она была во все посвящена, она все знает и теперь презирает меня за то, что я не помог ему, когда он в этом нуждался. Он был ей как брат, – вспомнил Смайли. – Он учил ее».

– И это обращение к вам, эта просьба финансировать операцию, – продолжил расспросы Смайли, – она возникла совершенно неожиданно? Прежде не было ничего такого, что наводило на мысль, будто он затевает что-то крупное?

Михель снова сдвинул брови, не спеша с ответом: без сомнения, отвечать на вопросы ему не очень-то хотелось.

– Несколько месяцев тому назад, пожалуй, месяца два назад, он получил письмо, – осторожно начал Михель. – Сюда, на этот адрес.

– Разве он получал так мало писем?

– Это письмо оказалось особое, – объяснил с той же осторожностью Михель, и Смайли внезапно понял, что Михель загнан, по выражению сарратских инструкторов, «в проигрышный угол», так как ничего не знал наверняка – мог только догадываться, насколько осведомлен Смайли. Поэтому Михель станет скупо выдавать информацию, надеясь сообразить, какими картами располагает Смайли.