Выстроили все в линеечку: правильное и неправильное использование агентов, наши права охоты в странах Содружества – или отсутствие таковых, – словом, всякое разное. Подслушивание, слежка за границей, операции с целью дезинформации… они мужественно осуществили этот мамонтов труд.

К всеобщему удивлению, исключая его самого, Лейкон сцепил пальцы, вывернул ладони и вызывающим стаккато хрустнул суставами.

– А кроме того, – продолжал он, – в их запрещенный список – а это по-настоящему жесткий документ, безо всякого уважения традиций – включены такие моменты, как классическое использование двойных агентов. Нашим новым хозяевам угодно было назвать это «одержимостью». Старые игры в перевертыши, когда перевербовывают и отсылают назад шпионов противника, то, что в ваши дни считалось хлебом насущным контрразведки, – сегодня, Джордж, по общему мнению Мудрецов, сегодня это признано устаревшим. Экономически невыгодным. Выбрасывайте их.

Еще один грузовик, пьяно пыхтя, взобрался на холм или съехал вниз. Послышался глухой удар колес о кромку тротуара.

– Господи, – буркнул Стрикленд.

– Или еще один пример – беру наугад: чрезмерный упор на эмигрантские группы.

На этот раз никакого грузовика – лишь глубокая, осуждающая тишина воцарилась за его словами. Смайли по-прежнему молча воспринимал информацию, не вынося суждений, сосредоточив все внимание на Лейконе, вслушиваясь в его слова с обостренным восприятием слепого.

– Эмигрантские группы, да будет вам интересно узнать, – продолжал Лейкон, – или, точнее говоря, давние связи Цирка с ними – Мудрецы предпочитают называть это «зависимостью», но я считаю, это слишком сильно сказано, я не согласился с ними, однако оказался в меньшинстве – сочтены сегодня провокационными, не соответствующими разрядке, подстрекательскими. Дорогостоящим пристрастием. И тем, кто возится с ними, грозит кара отлучения. Я это серьезно, Джордж. Вот до чего мы дошли. Так далеко простирается сфера их хозяйничанья. Можете себе представить.

И, словно открывая грудь для удара со стороны Смайли, Лейкон развел руками, в то же время по- прежнему глядя вниз на Смайли, а из глубины комнаты раздался голос Стрикленда, который с шотландским акцентом повторил все то, что сказал Лейкон, только в более жесткой форме.

– Группы выброшены на помойку, Джордж, – подтвердил Стрикленд. – В большом количестве. Приказы сверху. Никаких контактов, даже на расстоянии вытянутой руки, в том числе и с доблестными артистами, устроившими смерть покойного Владимира. Для них создан специальный архив на пятом этаже под двумя замками. Никто из офицеров не имеет права доступа без письменного разрешения шефа. Копия в еженедельных отчетах Мудрецам для инспекции. Смутные времена, Джордж, скажу откровенно, – смутные.

– Джордж, спокойно, – смущенно произнес Лейкон, уловив что-то, чего другие не услышали.

– Какая полнейшая бессмыслица, – намеренно громко произнес Смайли. Он поднял голову и устремил взгляд на Лейкона, словно подобной безапелляционностью желал подчеркнуть свои возражения. – Владимир дорого нам не стоил. Не был он и нашим пристрастием. И уж меньше всего стеснял нас экономически. Вы прекрасно знаете, что он терпеть не мог брать у нас деньги. Мы просто навязывали их ему, чтобы он не голодал. Что же до подстрекательства, несоответствия разрядке, что бы это ни означало, – что ж, да, нам приходилось порой его сдерживать, как большинство агентов, но когда доходило до дела, он выполнял приказы как овца. Вы же были его поклонником, Оливер. Вам известно не хуже меня, чего он стоил.

За ровностью тона Смайли не укрылось его нечеловеческое напряжение. Не преминул Лейкон заметить и опасных красных пятен на его щеках.

И Лейкон налетел на самого слабого из присутствующих:

– Мостин, я надеюсь, вы все это забудете. Вы меня слышите? Стрикленд, скажите ему.

Стрикленд повиновался с превеликим рвением:

– Мостин, сегодня, ровно в девять тридцать утра, вы явитесь в Административно-хозяйственный отдел и подпишете бумагу о согласии с нашими принципами и правилами, которую я лично составлю и завизирую!

– Да, сэр, – сказал Мостин после небольшой боязливой паузы.

Только теперь Лейкон ответил на тираду Смайли:

– Джордж, я восхищался этим человеком. Но никогда не восхищался его группой. Тут я провожу четкое разграничение. Человек сам по себе – да. Во многих отношениях фигура, если угодно, героическая. Но не те, с кем он водил компанию: фантазеры, нищие князьки. Как и не те, кого засылал к ним Московский Центр и кого они так тепло пригревали на своей груди. Никогда. Мудрецы тут правы, и вы не можете этого отрицать.

Смайли снял очки и стал протирать стекла широким концом галстука. В бледном свете, пробивавшемся сквозь занавески, его одутловатое лицо казалось влажным и беззащитным.

– Владимир был одним из лучших агентов, каких мы когда-либо имели, – смело заявил Смайли.

– Потому что был вашим агентом, хотите вы сказать? – с издевкой бросил Стрикленд за спиной Смайли.

– Потому что он был хорош! – отрезал Смайли, и в комнате воцарилась испуганная тишина, в то время как он брал себя в руки. – Отец Владимира был эстонцем и убежденным большевиком, Оливер, – продолжал он уже более спокойно. – Образованный человек, юрист. Сталин наградил его за лояльность, а потом умертвил во время чисток. При рождении сына нарекли Вольдемаром, но он изменил имя на Владимира из верности Москве и революции. Ему хотелось верить, несмотря на то что сделали с его отцом. Он вступил в ряды Красной Армии и по милости Божьей избежал чисток. В войну он отличился, сражаясь как лев, а после войны стал мечтательно ждать наступления либерализации в России и освобождения своего народа. Этого не произошло. Вместо того он увидел безжалостные репрессии на своей Родине, и их проводило правительство, которому он всю жизнь служил. Десятки тысяч его сограждан-эстонцев отправились в лагеря, в том числе и несколько его родственников. – Лейкон открыл было рот, намереваясь прервать Смайли, и благоразумно закрыл. – Счастливчикам удалось бежать в Швецию и Германию. Мы говорим о населении в миллион трезвых, работящих людей, которое разорвали на куски. Однажды вечером, отчаявшись, Владимир предложил нам свои услуги. Нам, англичанам. В Москве. И потом в течение трех лет занимался шпионской деятельностью в самом сердце столицы. Всем ради нас рисковал, каждый день!

– И само собой разумеется, наш Джордж вел его, – буркнул Стрикленд, как бы намекая, что уже одно это обстоятельство сбрасывает со счетов мнение Смайли.

Но Смайли было уже не остановить. Мостин, примостившись у его ног, слушал как завороженный.

– Мы даже, если помните, Оливер, наградили его медалью. Не для того, конечно, чтобы он ее носил или чтобы она у него где-то лежала. Это был лист пергамента, на который он время от времени мог взглянуть и на котором стояла подпись, очень похожая на подпись королевы.

– Джордж, все это история, – слабо запротестовал Лейкон. – Это не сегодняшний день.

– В течение трех долгих лет Владимир, оставаясь нашим лучшим источником, снабжал нас данными о возможностях Советов и их намерениях – и это в разгар «холодной войны». Он был близок к их разведке и доносил нам и об этом. Затем однажды, во время служебной командировки в Париж, он воспользовался представившейся возможностью и сбежал, и слава Богу, иначе был бы убит много раньше.

Лейкон внезапно перестал понимать.

– Что вы хотите этим сказать? – заволновался он. – Что значит раньше? О чем вы?

– Видите ли, в те дни Цирк в значительной степени подчинялся командованию агента Московского Центра, – ответил Смайли с невероятным долготерпением. – Просто повезло, что Билл Хейдон находился в командировке за границей, когда Владимир работал на нас. Еще три месяца, и Билл засветил бы его до небес.

Лейкон не нашелся что сказать, и Стрикленд вместо него нарушил молчание.

– Билл Хейдон то, Билл Хейдон се, – с издевкой произнес он. – А все потому, что вас с ним связывала не только служба… – Он хотел было продолжить, но передумал. – Хейдон, черт побери, мертв, – неожиданно закончил он, – как и вся та эпоха.

– Как и Владимир, – спокойно произнес Смайли, и снова разговор прервался.

– Джордж, – торжественным тоном возобновил беседу Лейкон, словно наконец найдя нужное место в