Ларк, и она приветливо спросила:
— Тебе чего, милый? — Она была занята: кормила кудахчущих кур и важных гусей. Потом вгляделась в него снова и крикнула: — Искорка! — и бросилась к нему, распугав птицу.
— Ну ладно, ладно, — сказал он. — Хватит тебе.
Он позволил ей поцеловать себя и даже погладить по щеке. Потом вошел в дом и сел в кухне за стол.
— Может, поешь? А Яблочко ты не видел?
— Поесть можно.
Она опрометью бросилась в битком набитую кладовую.
— Ты на каком корабле служишь? Все еще на «Чайке»?
— Нет. — Он помолчал. — С моим кораблем покончено.
Она в ужасе обернулась:
— Потонул?
— Нет. — Он невесело усмехнулся. — Команда разбежалась. А часть королевские офицеры арестовали.
— Но… это ведь был не пиратский корабль…
— Нет, не пиратский.
— Тогда почему же?..
— Сказали, что у капитана нашего как раз такие товары, какие им нужны, — неохотно отвечал Искорка. Он был такой же худой, как прежде, но повзрослел, загорел до черноты и стал очень похож на Флинта — прямоволосый, с длинным узким лицом. Только черты лица более жесткие. — А где отец? — спросил он.
Тенар окаменела.
— Ты у сестры так и не побывал?
— Нет, — равнодушно откликнулся он.
— Флинт умер три года назад, — сказала Тенар. — От удара. Прямо в поле — вернее, на тропинке, что ведет от загона с ягнятами. Его Чистый Ручей нашел. Три года уже прошло…
Повисло молчание. Он или не знал, что нужно говорить в таких случаях, или ему просто нечего было сказать.
Она наставила перед ним мисок и тарелок с едой. Он начал есть так жадно, что она тут же принесла еще.
— Ты когда ел-то в последний раз?
Он пожал плечами, продолжая жевать.
Тенар присела напротив него за стол. Была поздняя весна. Лучи солнца проникали в низенькое окошко и ложились полосами на стол, сверкали на бронзовой каминной решетке.
Наконец он оттолкнул от себя тарелку.
— Так кто ж фермой-то до сих пор занимался? — спросил он.
— А тебе-то что до этого, сынок? — спросила она его мягко, но довольно сухо.
— Ферма моя, — ответил он тоже довольно сухо.
Помолчав, Тенар встала и принялась убирать со стола.
— Да, это верно.
— Ты, конечно, можешь тоже тут оставаться сколько угодно, — сказал он как-то неловко; может быть, хотел пошутить? Нет, шутником он никогда не был. — А Чистый Ручей все еще здесь?
— Да, все они здесь. И еще один человек живет со мной. По имени Хок. И маленькая девочка, которую я воспитываю. Здесь. В этом доме. Тебе придется пока спать на чердаке. Я лестницу принесу. — Она снова посмотрела ему в лицо. — Так ты, значит, сюда надолго?
— Возможно.
Вот так и Флинт отвечал всегда на ее вопросы — в течение двадцати лет, как бы отрицая ее право их задавать и никогда не говоря ни «да», ни «нет», сохраняя при этом собственную свободу, основанную на ее неведении. Довольно-таки убогая, маленькая, совсем крошечная свобода, подумала Тенар.
— Бедный ты мой, — сказала она сыну, — команду твою разогнали, отец твой мертв, в доме твоем чужой — и все в один день на тебя свалилось. Тебе понадобится время, чтобы к этому привыкнуть. Прости меня, сынок. Но я рада, что ты пришел. Я о тебе часто думала: как ты там, в море, особенно во время штормов, зимой.
Он ничего не ответил. Ему нечего было предложить ей, а принять хоть что-то в дар он был не в состоянии. Он оттолкнул свой стул и уже собирался встать из-за стола, когда вдруг появилась Терру. Полупривстав, он не мигая уставился на нее.
— Что это с ней случилось? — спросил он.
— Обожглась. Это вот мой сын, Терру, о котором я тебе столько рассказывала. Моряк. Его зовут Искорка. А это Терру, твоя младшая сестренка.
— Сестренка?
— Приемная.
— Сестренка! — снова повторил он и посмотрел по сторонам, словно призывал кого-то в свидетели; потом уставился на мать.
Она тоже смотрела на него, не отводя глаз.
Он встал, старательно обошел застывшую на месте Терру и громко хлопнул дверью на прощание.
Тенар начала было что-то объяснять девочке, но не выдержала.
— Не плачь, — сказала та. Сама она не плакала и, подойдя к Тенар, погладила ее по руке. — Он тебе сделал больно?
— Ах, Терру! Дай-ка я тебя обниму! — Тенар села у стола, взяла Терру на колени и крепко прижала к себе, хотя девочка была уже слишком большой, чтобы ее баюкали, как младенца, да и всегда в таких случаях старалась отстраниться. Но Тенар все обнимала ее и плакала, и Терру наконец склонила свое изуродованное лицо к ее плечу, прижалась щекой, и вскоре та и другая промокли от слез.
Гед и Искорка вернулись домой одновременно, но с противоположных концов фермы. Искорка, по всей очевидности, успел побеседовать с Чистым Ручьем и обдумать ситуацию, а Гед, что тоже было очевидно, только теперь пытался ее оценить. За ужином разговаривали крайне мало и настороженно. Искорка не возразил против того, что его лишили собственной комнаты, но сразу после ужина взлетел по лестнице на чердак — сразу видно, моряк бывалый — и явно был доволен роскошной постелью, которую приготовила ему мать, потому что спустился к завтраку на следующий день лишь ближе к полудню.
Он сразу сел за стол, рассчитывая, что ему все будет подано. Его отцу всегда подавали еду мать, жена, дочь. Неужели он хуже? А может, мать хочет ему это доказать таким способом? Но она подала ему завтрак, потом убрала после него со стола и только тогда снова вернулась в сад, где они вместе с Терру и Шанди жгли пораженные гусеницами старые ветки, а то можно было погубить все молодые деревца.
Искорка прошел мимо них и присоединился к Чистому Ручью и Тиффу. И все последующие дни провел в основном в их компании. Всю тяжелую работу на ферме — уход за полевыми культурами и за овцами — делали Гед, Шанди и Тенар, а двое стариков, всю свою жизнь прожившие на этой ферме, приятели отца Искорки, повсюду водили парня с собой и рассказывали, как они одни справлялись со всей этой работой, и действительно начинали верить в это; и он тоже разделял с ними их ложную уверенность.
Тенар стала чувствовать себя в родном доме отвратительно. Только вне его стен, занимаясь привычной тяжелой работой, она испытывала некоторое облегчение; ее душили гнев и стыд из-за того, как вел себя Искорка, — из-за присутствия в доме собственного сына!
— Теперь мой черед! — горько сказала она Геду в их залитой лунным светом спальне. — Мой черед терять то, чем я больше всего гордилась.
— Что же ты потеряла?
— Своего сына. Которого не сумела воспитать настоящим мужчиной. Ничего у меня с ним не получилось. — Она прикусила губу, глядя во тьму сухими глазами.
Гед не стал спорить с ней или уговаривать не печалиться. Он только спросил:
— Как ты думаешь, он здесь останется?
