мужчин бывает. Странно, но меня это задело, сама не знаю почему. Я просто никогда не видела, чтоб Нидлес так смотрел. А чего я, собственно, ожидала? Сул двадцать лет, а он ведь тоже все-таки мужчина. Просто мне он всегда казался человеком, которому и в полном одиночестве живется отлично. Независимым человеком. И поэтому спокойным. Сильвия умерла много-много лет назад, но я никогда не думала, что это случилось так давно. А что, если я в нем ошибалась? Хоть и работаю у него столько лет? Вот это действительно было бы странно. Именно поэтому меня тот его взгляд и задел, и стало обидно, как бывает, если по глупости совершишь какую-то оплошность — прошьешь шов изнанкой наружу или конфорку на кухне зажженной оставишь.

Все-таки они ужасно странные, эти мужчины. Наверное, если бы я их понимала, они бы мне и не казались такими интересными. И все же Тоби Уокер самый из них что ни на есть странный. Не такой, как все. Я так и не знаю, откуда он родом. Роджер явился к нам из пустыни, Ади — из океана, а Тоби — откуда- то из куда более далеких краев. Впрочем, когда приехала я, он уже давно здесь жил. Красивый такой. Темный, как лесная чаща. Я в нем просто терялась, действительно как в лесу. И мне это ужасно нравилось. Как жаль, что все это было тогда, а не сейчас! Сейчас я, по-моему, уже ни в ком не смогу потеряться. И путь мой лежит в одну сторону. И я должна тащиться по этому пути, никуда не сворачивая. У меня такое ощущение, словно я уже прошла пешком через всю Неваду, как наши первопроходцы, таща на собственном горбу все необходимое барахло, и по мере продвижения вперед была вынуждена бросать одну вещь за другой. Когда-то у меня было пианино, но оно утонуло в трясине, когда я переправлялась через реку Платт. Была у меня любимая сковородка, но и она стала слишком тяжелой, так что я бросила ее в Скалистых горах. У меня случилась также парочка беременностей, которые прервались еще до того, как мы добрались до этой помойки Карсон-сити. У меня была хорошая память, но куски воспоминаний все продолжали отваливаться, и пришлось так и бросить их там, в зарослях полыни, на песчаных холмах. Все мои дети по-прежнему идут рядом со мной, но у меня-то их больше нет. У меня они были, но это еще не значит, что они у меня есть. Со мной их больше нет, вот в чем дело, даже Арчи и Сул уже не со мной. Все они идут назад, туда, где я уже побывала когда-то давно. Интересно, а они сумеют подойти ближе, чем я, к тем западным склонам гор, к тем долинам, где раскинулись апельсиновые рощи? Они отстали от меня на много лет. Они все еще в Айове. Они пока еще даже не думают о горах. Я тоже не думала, пока туда не попала. Теперь я начинаю считать себя членом партии Доннера.

На Итер никогда нельзя рассчитывать, и порой это бывает серьезной помехой. Вот, например, сегодня я встал еще до рассвета, рассчитывая застать отлив, и вышел за дверь в резиновых сапогах, старой клетчатой куртке, с ведром и лопаткой для выкапывания из песка моллюсков, а оказалось, что накануне Итер взял да и опять ушел вглубь страны, и вокруг одна эта проклятая пустыня и чертова полынь. Так что единственное, что можно там выкопать моей распроклятой лопаткой, это «чертовы пальцы», чтоб они провалились! Лично я виню в этом индейцев. Ну не верю я, что в цивилизованной стране город может позволить себе выкидывать подобные штуки! И все же, раз уж я живу здесь с 1949 года, но так и не сумел даже за гроши продать свой дом и землю, тут я намерен и остаться до конца, нравится это кому-то или нет. Дотянуть мне осталось не так уж и много, лет десять-пятнадцать, скорее всего. Впрочем, в наши дни ни в чем нельзя быть уверенным, тем более в таком месте, как это. Однако мне нравится, что я здесь сам о себе забочусь и вполне с этим справляюсь. К тому же здесь, в Итере, правительству ни до чего нет дела, оно не сует нос во что его не просят, и не особенно мешает людям жить, как это бывает в больших городах. Это, наверное, потому, что наш городок не всегда бывает там, где должен, по мнению правительства, находиться, хотя иногда он все же находится на своем «законном» месте.

Когда я впервые сюда приехал, я, в общем-то, частенько увлекался какой-нибудь одной женщиной, хотя, согласно моим убеждениям, в забеге на длинную дистанцию мужчине лучше этого не делать. Нет для мужчины помехи хуже, чем женщина; такая помеха хуже всего, хуже даже, чем наше правительство.

Мне не раз попадалось выражение «закоренелый холостяк», и я хотел бы отметить, что эти слова и ко мне относятся, поскольку у меня нутро под коркой жесткое до самой сердцевины. Не люблю я тех, у кого середка мягкая. От мягкосердечия в нашем жестком, жестоком мире никакого проку. Нет, я похож на те твердые печенья, которые моя мать выпекала.

Моя мать, миссис Дж. Дж. Сунн, умерла в Уичито, Южный Канзас, в сорок четвертом, в возрасте семидесяти девяти лет. Чудесная была женщина, так что мое отношение к женщинам вообще с ней-то никак не связано.

С тех пор как изобрели такую разновидность печенья, тесто для которого продается в такой тубе, которой нужно ударить по краю стола или прилавка, тогда дрожжи в нем как бы взрываются, и получается то, что нужно, я только такое и покупаю. Так вот, когда это печенье испечешь, а печь нужно с полчаса, оно получается крепким, хрустящим, как раз по мне. Я обычно сразу пек всю упаковку, но потом обнаружил, что тесто можно разделить и на несколько частей. Я инструкций-то особенно не читаю, да их и печатают всегда таким мелким шрифтом, что глаза сломаешь, да еще на этой проклятой фольге, которая вечно рвется, стоит упаковку открыть. Я пользуюсь очками моей матери. Уж больно хорошо они сделаны.

Та женщина, из-за которой я в сорок девятом сюда приехал, и сейчас здесь живет. В тот непродолжительный период своей жизни я просто голову потерял от любви к ней. Могу сказать, что ей, к счастью, так-таки и не удалось подцепить меня на крючок. А вот кое-кому в этом отношении не повезло. Она много раз выходила замуж или, в общем, вроде как выходила, то и дело беременела, а потом толкала перед собой детскую коляску. Иногда мне кажется, что каждый сорокалетний мужик в нашем городе когда- нибудь да жил с Эдной. Так что я был на волосок от гибели. Раньше мне несколько раз снился один и тот же сон об этой женщине. И в том сне я выходил в море на маленькой лодке ловить лосося, а Эдна выплывала из волн морских и пыталась ко мне в лодку забраться. И я, пытаясь ей помешать, бил ее по рукам тем самым ножом, каким потрошу рыбу, и отрубал ей пальцы, а они падали в воду и превращались в каких-то маленьких тварей, которые тут же уплывали прочь. А я так и не мог понять, кто это — дети или тюлени. А потом и Эдна уплыла следом за ними, издавая какие-то странные звуки, и я увидел, что на самом-то деле она вроде как тюлень или морской лев, какие живут в пещерах на южном побережье, светло-коричневый, очень большой и толстый, а в воде гладкий и ловкий.

Этот сон и до сих пор тревожит меня, потому что он несправедливый. Не способен я на такое! Я из-за этого сна то и дело себя не в своей тарелке чувствую, особенно когда вспоминаю, как странно она кричала. А уж когда я захожу в магазин — Эдна там за кассой сидит, — так мне и вовсе не по себе становится, потому что, когда она открывает и закрывает всякие ящички и нажимает на кнопки в кассовом аппарате, мне приходится ей на руки смотреть, проверяя, все ли она выбила правильно и правильно ли я получил сдачу. В женщинах плохо то, что на них никогда нельзя положиться. Какие-то они не совсем цивилизованные.

Я в город лишь изредка приезжаю. И это всегда целое приключение. Если мне это по пути, тогда еще куда ни шло, но специально я такой возможности не ищу. Я скотовод, у меня ранчо в две сотни тысяч акров, так что забот хватает. Иной раз поднимешь глаза, а в небе-то тоненький месяц молодой, хотя вроде бы еще вчера полнолуние было. Одно лето так и бежит за другим, как молодые бычки по настилу. Зимой, впрочем, иной раз целые недели застывают в неподвижности, точно замерзшая вода в ручье, и все вокруг на какое- то время замирает. Здесь, в нашей высокогорной пустыне, даже воздух зимой бывает порой совершенно неподвижным и таким ясным, что на севере становятся видны вулканы Бейкер и Ренье, на востоке — Худ, Джефферсон, Трехпалый Джек и Сестры, а на юге — Шаста и Лассен. И видно, что вершины их залиты солнцем, а ведь до них отсюда миль восемьсот, а то и тысяча. Правда, это было, когда я на самолете летал. С земли-то так далеко не увидишь, конечно, хотя по ночам можно даже всю нашу Вселенную увидеть.

Свою двухместную «Чессну» я сменял на крепкую быструю кобылу-квартеронку. А еще у меня в хозяйстве имеется «Форд»-пикап, но иногда я предпочитаю ездить на «Шевроле». Но на этом на всем можно добраться до города только до тех пор, пока на дороге не насыпало больше двух футов снега. Я иногда люблю туда заглянуть, съесть в кафе на завтрак «омлет по-денверски», а потом навестить жену и сына. Выпить я захожу в «Две луны», а ночую в мотеле. И к утру уже снова готов возвращаться на ранчо, ибо мне не терпится узнать, не случилось ли чего за время моего отсутствия. И почти всегда что-нибудь да случается.

Эдна, пока мы с ней женаты были, там всего один раз и побывала. Приезжала туда на целых три недели. Но мы были так заняты, валяясь в постели, что я тот ее приезд даже и не особенно помню, если не