мне просто необходимо это сказать — хотя бы для того, чтобы проявить справедливость как по отношению к нему, так и к себе самой. Потому что это было ужасно несправедливо — когда он стал алкоголиком и черт знает во что превратился. Представляешь, мне ведь в итоге пришлось просто сбежать. И ничего, мне все это даже на пользу пошло, и кончилось все просто прекрасно. Но когда я думаю о том, как он начинал и чем кончил… ну, я просто не знаю! Нет, это несправедливо!

— Ты с ним поддерживаешь какую-то связь?

Элла покачала головой.

— Где-то с год назад я уж решила, что он, наверное, умер, — сказала она по-прежнему спокойно. — Он ведь тогда совсем дошел. Но специально что-то узнавать я ни за что не буду.

— И он — единственный мужчина, с которым у тебя были серьезные отношения?

Элла лишь коротко кивнула. А через некоторое время сказала, глядя на свои розовые пернатые шлепанцы:

— Знаешь, секс с пьяным — не самая большая радость. И, по-моему, никто, кроме Даффи, так и не сумел по-настоящему меня понять. — Она вдруг покраснела — слабый, но вполне живой румянец окрасил ее болезненно бледные щеки и медленно погас. — Даффи вообще очень добрая, — прибавила она.

— Мне она тоже нравится, — согласилась Энн. Элла вздохнула. Легко высвободив ступни из их розового оперения, она свернулась клубком на диване; шлепанцы остались валяться на полу.

— У нас сегодня что, день исповедей? — спросила она. — Между прочим, я все хотела тебя спросить, отчего это ты не захотела остаться с отцом твоего ребенка? Он что, полный сопляк или еще что похуже?

— Господи, ну что ты такое говоришь!

— Извини.

— Да нет, ничего. Просто это так сразу и не объяснить. Тодду семнадцать. Теперь уже восемнадцать, наверное. Он — один из моих студентов, я им курс компьютерного программирования читала. — Энн села и склонила голову к коленям, снимая напряжение со спинных мышц, потом снова выпрямилась и улыбнулась.

— А он знает? — спросила Элла.

— Нет.

— Ты что, насчет аборта вовсе не думала?

— Да думала я. Но понимаешь… Это ведь я вела себя неосторожно. Вот я и задумалась: а почему я себя так вела? Кстати сказать, я все равно собиралась бросить преподавание. И убраться из этого Риверсайда куда подальше. Мне хотелось переехать поближе к Заливу и где-нибудь там работу подыскать. Для начала хотя бы временную. А уж потом и что-нибудь по душе нашлось бы. Для меня ведь не проблема работу найти. Пока что я бы хотела заниматься составлением программ и, возможно, консультации давать. И после родов работать неполный день. Мне сейчас вообще хочется жить одной, только со своим ребенком, и, в общем, никуда не спешить. Потому что я вечно куда-то мчалась сломя голову. Хотя, по-моему, главное во мне на самом деле — как раз материнство; я в гораздо меньшей степени гожусь в жены или в любовницы.

— Ну, это еще нужно проверить, — заметила Элла.

— Да, именно поэтому я как раз и хочу несколько сбросить обороты. Хотя у меня имеются и кое-какие долгосрочные планы, которыми я могу с тобой поделиться. Я, например, собираюсь подыскать себе какого- нибудь крутого бизнесмена лет пятидесяти — пятидесяти пяти, а может, даже шестидесяти и выйти за него замуж. Мамочка выходит за папочку, представляешь? — Она снова склонилась головой к самым коленям, потом выпрямилась и с улыбкой посмотрела на Эллу.

— Ах ты, глупая, маленькая моя сестренка! Глупая-преглупая говнюшка! — покачала головой Элла. — Кстати, можешь оставить ребенка здесь, когда отправишься куда-нибудь на медовый месяц.

— С тетей Эллой?

— И «дядей» Даффи. Господи, я ведь ни разу не видела, чтобы Даффи ребенка на руках держала!

— А Даффи[13] — это ее настоящее имя?

— Нет. Но она меня просто убьет, если узнает, что я его тебе сказала. Ее зовут Мэри.

— Ей-богу никому не скажу!

Они медленно разворачивали и сворачивали газетные листы. Энн рассматривала фотографии курортов у Северной Прибрежной Гряды, читала объявления туристических агентств — полеты на Гавайские острова, круиз вдоль берегов Аляски.

— А что все-таки сталось с тем маленьким говнюком, сыном тети Мэри? — вдруг спросила она.

— Его зовут Уэйн, и он окончил факультет бизнес-администрирования в Калифорнийском университете, в Лос-Анджелесе.

— Ого!

— Ты у нас кто? Рыбы?

— По-моему, да.

— Тут говорится, что сегодня у Рыб удачный день для составления долгосрочных планов и поисков важного покровителя, родившегося под знаком Скорпиона. По всей вероятности, это как раз и есть твой сладкий папик.

— А разве в ноябре у нас Скорпион?

— Ну да. Тут говорится — до двадцать четвертого ноября.

— Ну ладно. Значит, там такой долгосрочный план?… Ладно, поищу.

Обе углубились в чтение и долго молчали. Потом Элла, не отрываясь от газеты, пробормотала:

— Надо же, всего семнадцать…

— Да все хорошо, ты не беспокойся, — откликнулась Энн и продолжала читать.

Нижний край лужайки над берегом реки был засажен красными каннами. За этим интенсивно красным окаймлением виднелась темно-синяя, как ружейное дуло, река. Обе эти полосы, синяя и красная, отражались в зеркальных темных очках Стивена и, двигаясь вверх-вниз, неуловимо меняли выражение его лица. Тодд с раздражением отвернулся от этого разноцветного экрана, и Стивен тут же спросил:

— В чем дело?

— Снял бы ты эти зеркальные очки, что ли!

— А что, ты видишь в них собственное отражение? — улыбнулся Стивен и медленно снял очки. — Неужели так плохо?

— Не себя я там вижу, а какие-то бесконечные цветные полосы, которые бегут у тебя по лицу, как у какого-то робота из фантастического кинофильма. А ты знаешь, что зеркальные очки — это вообще-то признак агрессивности? Чернокожие пижоны чувствуют себя в таких очках на редкость крутыми. Хэнк Уильямс Младший, например.

Зато в них чувствуешь себя защищенным. Прячешься за ними, точно мягкотелый зверек в норке. Защитная мимикрия. Я их по случаю нашей поездки купил. — Без темных очков лицо Стивена действительно казалось мягким, но не тестообразным и не гуттаперчевым, как у резиновой куклы, а таким мягко-округлым, какими бывают хорошо обработанные камень или дерево, когда ими давно пользуются, и от этого все их поверхности как бы сглаживаются, снашиваются. На самом деле черты его лица были достаточно четкими и красивыми, а линия рта, ноздри и веки — даже изящными, однако все это выглядело как бы стертым, размытым, изношенным за долгие годы использования. И Тодд посмотрел на свои собственные крупные гладкие руки, на мощные колени и ляжки с таким смущением, что самому стало неприятно. Он перевел взгляд на руки Стивена.

— Нет, ты прав, — сказал Стивен, держа в руках свои солнечные очки, — они действительно агрессивные. — В выпуклых, точно глаза насекомого, линзах очков отражались его лицо и белый фасад гостиницы на фоне темной горы. — Я тебя вижу, а ты меня нет… Но мне все время хочется смотреть на тебя. И в темных очках я могу делать это совершенно беспрепятственно. А тебе вовсе не обязательно столь же пристально меня рассматривать.

— Но мне нравится на тебя смотреть, — возразил Тодд, но Стивен уже снова пристраивал на нос