вообще не принято было разговаривать нормально, в полный голос. — Все в порядке, Глей. Вот, смотрите сами: освободить немедленно. — Они склонили головы над документом; их бормотание стало еще более невнятным. Лейтенант держал бумагу на расстоянии от себя, словно боялся, что она его обожжет.

— Да, да… Ларенцай, найдите в списке Итале Сорде. Поступил 27 ноября.

Оба писца встрепенулись. До сих пор они сидели как истуканы — один за столом, второй за конторкой, — не говоря ни слова и стараясь не смотреть на Коневина и Луизу. У того, что сидел за столом, голова росла, казалось, прямо из плеч, а серое лицо было все покрыто какими-то бородавками. Второй, за конторкой, был тощий, хлипкий, с длинными прямыми волосами и узкой щелью вместо рта, точно прорезанной бритвой.

— Сорде? — громко переспросил тощий, и это имя на фоне давящей тишины и монотонного бормотания тюремного начальства прозвучало поистине оглушительно. — Сорде умер.

— Умер? Когда?

— В конце прошлой недели.

— Ясно. У нас тут эпидемия, знаете ли, — обратился лейтенант к Коневину и Луизе. — В этом году просто сладу нет с болезнями. Проверьте по списку, Ларенцай.

— Он в главном списке. Как особо опасный, — глубоким басом сообщил второй писец, без шеи.

— Достаньте список умерших в феврале, Ларенцай. Пожалуйста, присядьте, баронесса, прошу вас. — Великан принес стул и вытер его собственным рукавом. Но Луиза не села. Она боялась пошевелиться: голова кружилась, в ушах стоял звон. Длинноволосый клерк спорил с тем, что без шеи, лейтенант бормотал, что-то втолковывая им обоим… Коневин в отчаянии попытался что-то сказать им, но Луиза не могла разобрать ни слова — сквозь непрерывный звон в ушах их голоса доносились до нее, точно кваканье каких-то адских лягушек.

— Прошу вас, баронесса, присядьте. Возможно, потребуется некоторое время, чтобы во всем разобраться, — услышала она наконец слова Коневина и послушно села, не обращая внимания на то, что шелковая юбка метет грязный пол. Немного успокоившись и призвав на помощь все свое самообладание, она очень тихо спросила у Коневина, стоявшего рядом:

— Так что же, он действительно умер?

— Похоже, что все-таки нет, баронесса, — постарался он шепотом успокоить ее, но здесь, видно, умели улавливать даже тишайший шепот, потому что тощий клерк с длинными волосами заорал, сердито глянув на Коневина:

— Я же сказал: он в списке больных, а вовсе не покойников!

А второй, без шеи, прогудел:

— Ну да, как особо опасный.

Луиза задрожала всем телом и невольно прижала руки к щекам. Вся кровь, до того отхлынувшая от ее помертвевшего сердца, теперь, казалось, разом прилила к нему горячей волной, вызвав головокружение. Луиза сидела совершенно неподвижно, пока не почувствовала, что вполне овладела собой и в обморок уже не упадет. Затем она — ровным голосом и даже чуть улыбаясь — заметила, обращаясь к Коневину:

— Интересно, как может человек остаться жив, проведя здесь два года?

— Здесь многие куда больше проводят, баронесса, и ничего, живут, — сухо ответил ей чиновник. Он уже достаточно ясно показал ей, еще в кабинете губернатора, что ему очень не нравится то, что она затеяла; а с тех пор, как они вошли в тюрьму, Коневин совершенно застыл, и с его круглой красной физиономии не сходило выражение отвращения и раздражения.

— Что это за эпидемия, о которой говорил лейтенант?

— Тюремная лихорадка, наверное, — ответил Коневин и коротко вздохнул. Боится заразиться, догадалась Луиза, и эта мысль доставила ей странное удовольствие.

— Так, значит, Сорде тоже был болен? Но они, надеюсь, собираются его выпустить?

— Да, баронесса, конечно. Послушайте, Глей, я не могу торчать здесь весь день! Скажите им, чтоб поторопились.

— Минуточку, господин Коневин, минуточку! — угодливо пробормотал великан, ничуть, впрочем, не встревоженный; здесь была его вотчина, и Коневин здесь был не властен, и оба они это понимали. Длинноволосый клерк что-то писал, перо скребло по бумаге с отвратительным писком, удивительно похожим на пронзительный голос самого писца. Лейтенант подошел к столу, порылся в бумагах и что-то вполголоса сказал второму писцу. Часов в комнате не было. Луиза сидела молча, крепко сжав руки и машинально вертя перстень на пальце; от этих легких движений серый шелк ее юбки переливался, точно поверхность воды. Она с огромным трудом заставляла себя сидеть спокойно, ее совершенно измучило это бесконечное ожидание, однако немереные минуты все текли и текли, и невозможно было сказать, много или мало прошло времени и не остановилось ли оно вообще. Наконец в коридоре послышался шум, и охранник в мундире ввел высокого лысого человека лет шестидесяти. Они остановились у самой двери. Лысый человек стоял, сгорбившись и глядя в пол мутными глазами; на нем были бесформенные серые штаны и старое пальто, висевшее, как на вешалке. Заключенный стоял босиком на ледяном каменном полу, и Луиза поспешно отвела глаза.

— Сорде, Итале… — прочитал в какой-то бумаге лейтенант, и охранник подтвердил:

— Ну да, Сорде. Особо опасный.

Луизу подташнивало от гнева и отвращения, но она, стараясь сохранять спокойствие, сказала негромко:

— Это не он. Скажите, лейтенант, вы наконец займетесь тем заключенным, которого, согласно доставленному вам приказу, должны освободить, или мне придется привести сюда начальника тюрьмы?

— Как не он? Это какой заключенный, Лийвек?

— Да он это, — сказал охранник. — Только болеет.

— Удивительный у вас все-таки здесь беспорядок, лейтенант, — возмутился Коневин, и лейтенант, вдруг рассвирепев, заорал, выпрямившись во весь рост и нависая над охранником:

— Ты кого это привел? Немедленно увести!

Но охранник остался на месте, тупо повторяя:

— Да он это, он!

Сам же заключенный, казалось, не проявлял к происходящему ни малейшего интереса. Случайно взгляд его упал на Луизу, и он, точно не веря собственным глазам, протер их рукой. И Луиза тут же с ужасом узнала такой знакомый ей жест!

— Да, это он! — прошептала она, обернувшись растерянно к Коневину. И все остальные, конечно же, тоже услышали ее шепот. Лейтенант Глей так и уставился на нее; глаза его горели праведным гневом. Охранник отступил назад, клерки что-то недовольно забормотали. Коневин тоже смотрел на нее весьма холодно. Но поскольку Луиза продолжала сидеть неподвижно, именно Коневину пришлось подойти к заключенному. Остановившись на некотором расстоянии от него, он спросил тихо и растерянно:

— Так вы Сорде?… Господин Сорде, это вы?…

Человек терпеливо ждал продолжения и не отвечал.

— Мы привезли приказ о вашем освобождении, господин Сорде. Ваш приговор отменен Верховным судом. Вы меня понимаете? — Коневин повернулся к Луизе. — Этот человек действительно очень болен, госпожа баронесса… — В его голосе слышались раздражение и отвращение. — Представления не имею, что вы сможете тут сделать. Положение совершенно немыслимое! Вы уверены, что?…

— Позаботьтесь, пожалуйста, чтобы они поскорее покончили со всеми формальностями, — прервала его Луиза. На заключенного она не смотрела.

— Сейчас принесут его вещи, баронесса, — пояснил, нависая над нею, лейтенант Глей. Теперь он держался очень официально и самоуверенно. — Видите ли, после ареста имущество этого господина, естественно, было конфисковано, но все его личные вещи в целости и сохранности.

— Лучше бы за кузнецом послали, — заметил длинноволосый клерк, а второй, без шеи, хрюкнул в ответ:

— Да не нужен ему кузнец, он ведь в камере для больных содержался.

Услышав их разговор, лейтенант спросил:

— Так он в кандалах или нет, Лийвек?

— Нет, — ответил охранник.