какое-то время был оторван от этого мира. Сам с удовольствием послушал бы, что скажут уважаемые панове.

Ротмистр Хмелевский понял, что Богдана надо отвлечь от этой острой политической дискуссии, затеянной шляхтичами.

— Думаю, что нам бы не помешало попробовать вина из погребов хозяина, — многозначительно намекнул он Богдану.

— Ты прав, Стась, если и впрямь в этих погребах хранится не березовый сок, а настоящее вино, — засмеялся Богдан. — Ибо у меня руки как-то озябли… от этого шляхетского сквозняка.

Когда же выпили по бокалу хорошего вина, Богдан еще внимательнее стал прислушиваться к разговорам знатной шляхты. А они горячились еще больше, спорили между собой.

— Не прислушивайся, не обращай внимания. Напрасно мы с тобой заехали сюда ночевать. В этом моя вина.

— Так, может, уйдем отсюда?.. Только вот паненка таким ласковым взглядом одарила меня за столом. Точно солнышко весной!..

— Это уже совсем другой разговор! Заметил и я ее улыбку. Но эта паненка, казалось бы, и не имела права… собственно, она обручена. Она из Каменца, кузина Станислава по матери. Ну, так будем потихоньку ретироваться отсюда?

Богдан лишь кивнул головой в знак согласия. На них никто не обратил внимания, когда они проходили через зал к выходу. В кругу разгоряченных дискуссией шляхтичей оказался и Адам Кисель, любитель острых споров. Об этом все знали и не тревожились, поскольку его постоянные выпады нисколько не угрожали шляхте, определявшей политику Короны.

— В самом деле, пан Станислав прав, — услышал Богдан слова Адама Киселя, и, заинтересовавшись, они с Хмелевским остановились у дверей. — Слишком затянулось это дело с выплатой содержания казакам и жолнерам. Говорят, будто бы уже и приготовили им эти проклятые деньги, которые лежат во Львове, как приманка в мышеловке.

В зале захохотали, развеселив и оратора. А он продолжал:

— А пока что королевские войска снова двинулись на Украину, чтобы бряцанием сабель, а не обещанными злотыми успокоить храброе казачество! — потряс рукой пан Кисель.

— Как хорошо, пан Адам, что вы любезно согласились остаться на пашем семейном празднике. Кто лучше вас знает такие запутанные, как вижу, казацкие дела, какими они были еще с незапамятных времен покойного Батория. Прошу, пан Кисель, расскажите об этом пограничном, всегда бунтарски настроенном хлопском войске. Пускай пан Адам поподробнее нам сообщит о них. Просим, уважаемый пан Адам!

Адам Кисель не ожидал этого. Пожал плечами — знал бы, не торопился со своим мнением.

— Что поделаешь, — произнес Кисель. — Одни казаки, уважаемые панове, собираются на грозный казацкий Круг. Другие воюют под началом пана Стройновского, помогая цесарю Австрии. А третьи, вопреки обещаниям пана Збаражского, отправились на чайках к Черному морю за добычей. А деньги, предназначенные им, лежат во Львове. Почтенные казацкие старшины с трудом поддерживают порядок, но тоже говорят, что не по-хозяйски поступают с выплатой им содержания.

— Конечно, они правы, — подтвердил несдержанный Станислав Потоцкий, забыв о своих гостях, Хмелевском и Богдане.

— Да, так, уважаемые панове, не по-хозяйски. Его величество король по этому поводу недавно принимал у себя депутацию казаков. Но он ни на шаг не отошел от своей прежней политики и разными дипломатическими увертками старается удержать казаков в узде. А казаки, да еще и вооруженные, после Хотинского сражения представляют собой не меньшую силу, чем жолнеры. У них, панове, давно чешутся руки… Но пока что… казаки ждут выплаты причитающегося содержания.

— Пора бы выплатить! Зачем держать деньги во Львове? — удивленно спросил хозяин дома, рассчитывая на поддержку гетмана.

— Золотые слова, ваша милость, — поддержал Кисель, а не гетман. — Но надо думать, уважаемые панове, не только о завтрашнем дне, но и о том новом, что есть сегодня. А это сегодняшнее, как топь на болоте, заставляет ходуном ходить. Семьям казаков да их старикам следовало бы обрабатывать землю, выращивать хлеб для общества. Но землю в украинских староствах после подавления восстания разных наливайков присвоили себе шляхтичи. Заниматься хлебопашеством некому. Все украинские крестьяне хотят быть казаками и жить свободно. А земля у шляхтичей пустует. Вот и лежит бесплодной украинская земля. А казаки вынуждены добывать хлеб для себя и семьи набегами на Крым, на турецкое побережье. Всеми нами уважаемый князь Юрий советует устрашать казака его же собственной кровью, чтобы заставить заниматься хлебопашеством, обрабатывать землю шляхтичей… И вызывает этим угрожающие Польской Короне речи на сейме, как, скажем, речь пана Древинского.

— Да, уважаемые панове, Древинский в своей речи в сейме окрестил шляхтичей такими именами, как прохвосты, душегубы, поджигатели, — подтвердил Юрий Збаражский. — Шляхта так занята своими распрями, что не видит и не слышит этого. Мы уже превратились в прохвостов, душегубов, поджигателей, прошу прощения. Не на руку ли это собравшимся в Киеве вооруженным казакам? Вот почему его величество король поступает умно, не спешит заискивать перед мерзкими хлопами, этим вооруженным сбродом.

— Что случилось, панове? — успокаивал Николай Потоцкий, держа в руках пустой бокал и графин с вином. — До нас дошли слухи о том, что пан Радзивилл советует втянуть казаков в шведскую войну. Пан Стройновский забавлял их где-то за Дунаем. Положение не такое уж критическое, как его обрисовал пан Адам… Очевидно, гостям следует выпить по жбану вина после такой, так сказать, действительно государственной работы, как в сейме. Не так ли, мой пан Станислав? — гостеприимно обратился Николай Потоцкий к помрачневшему Конецпольскому.

Гетман обвел взглядом шляхтичей и одобрительно кивнул головой…

Казаки-лисовчики полковника Ганнуси возвращались на Украину кто как мог. Когда они подошли к Висле, то уже мало походили на воинов. Сейчас они были только отцами своих детей, мужьями своих жен или сыновьями матерей и отцов, которые так хотят увидеть их. Поседевший полковник еще на берегу Вислы распрощался со своими казаками. Его сопровождали несколько пожилых старшин. Подорвал свое здоровье полковник в тяжелых боевых походах и боях. Отвоевался, едва хватило сил добраться до родной Белоцерковщины.

— Своими путями будем, панове-молодцы, добираться домой, а может, и на Запорожье, — прощаясь, оправдывались старшины.

Весь воинский пыл словно ветром сдуло, когда казаки ступили на свою землю. Только небольшая часть молодых и наиболее храбрых казаков направилась вместе с жолнерами в Краков. Здесь проходили торные пути, было много селений, где легче раздобыть харчи, продать остатки трофеев.

— Нам лучше держаться вместе, панове казаки, — советовали или уговаривали жолнеры, чувствуя себя на своей земле полноправными хозяевами. Здесь что ни село, что ни кустик — все свое.

И они шли вместе. Вначале разбивались на группы, чтобы не вызывать недовольства у мещан, не накликать на себя беду. А когда узнали в Кракове, что туда прибыли полковники польского войска, находившиеся в турецком плену после Цецорской битвы, немедленно ушли из города. Словно от чумы, убегали они на окраины, в соседние села.

— Ну, братцы, давайте уходить кто куда! Во дворце Потоцкого шляхтичи уже и совет держали. Снова хотят взяться за вашего брата казака. А возле Киева казаки собирают широкий Круг. Да и жолнерская конфедерация, сказывают, тоже не за горами. До сих пор не выплатили содержание ни тем, ни другим!.. — сообщил один из поляков-лисовчиков, вернувшийся из разведки в город.

Вместе с поляком-разведчиком ходил и казак Карпо Полторалиха, которого Богдан уговорил пойти с казаками.

— Я останусь еще на несколько дней у Потоцкого. Очевидно, где-то в именин Николая Потоцкого и служить буду, — признался Богдан казаку.

— Так, значит, и в Чигирин не поедете, Богдан?

— А что мне теперь делать в Чигирине, Карпо? Одна печаль и одиночество? Там каждый кустик будет терзать душу, пробуждая воспоминания… Нет, не поеду я ни в Чигирин, ни в Субботов. Нет у меня, братец, ни роду, ни племени. Буду служить у Потоцкого. Может, гайдуком, писарем стану на родной земле. Жизнь