возвратятся из Пловдива — не были уверены. Но до Пловдива все же дошли. И даже меньше стали бояться турецких гарнизонов. Успешное завершение путешествия в Болгарии и усыпило их бдительность.

Разумеется, старший Парчевич считал самым лучшим, самым надежным местом для укрытия и установления антитурецких связей — церкви и монастыри. Как у себя дома ориентировался во время этого опасного путешествия опытный болгарский рыбак.

Вместе с ним странствовал и бежавший из турецкой неволи Богдан Хмель, как он назвал себя друзьям. Местные жители и не подозревали, что это беглецы. Идет себе пожилой человек с молчаливым молодым парнем в худой одежонке, порой спросит о том о сем. Иногда поинтересуется турецкими надсмотрщиками на дорогах и в селениях. И то между прочим, как бы сочувствуя болгарам, которых тяготила жизнь под зорким надзором турок.

Богдан не вмешивался в эти разговоры. Не надоедал и расспросами о львовских купцах. Боялся выдать себя неправильным произношением, хотя за время пребывания в монастыре овладел языком хозяев.

Пловдив с его усиленными турецкими дозорами, словно капкан, подкарауливал путников.

Войдя в город и встретив первый вооруженный патруль, путники поняли все. Разумеется, жители знали, что в Пловдиве, кроме полиции, сейчас находится отряд янычар, особо интересующихся всякими пришельцами. Особенно молодежью призывного возраста. А Парчевич, чтобы не вызвать подозрения, побоялся расспрашивать об условиях передвижения людей в городе в военное время. Сами же люди не догадались и не предупредили их о всевозможных военных проверках.

Пловдив надо было обойти окольным путем и тайком пробраться в церковь архистратига Михаила.

Под высокой и живописной скалистой горой посреди города возвышалась эта старинная церквушка. Кажется, когда ее строили, здесь еще не было ни одного дома. В Пловдиве путники видели днем еще большие, куда более величественные церкви. Но они направились именно к этой.

— Кажется, мы попали в ловушку, — тихо промолвил Богдан, стараясь не спешить, но и не отставать от Парчевича. Церквушка словно манила их в свое спасительное лоно.

Вечерело. Патруль аскеров обратил внимание на двух богомольцев. Очевидно, их заинтересовало то, что старик слишком усердно крестился, низко кланяясь иконе на фронтоне боковой стены церкви. Богдан одобрил маневр своего старшего товарища и с таким же фанатическим порывом повторил все то, что делал Парчевич.

Янычары слегка пришпорили коней и поехали дальше. Вечерние сумерки помогли Богдану и Парчевичу ускользнуть от них.

— Быстрее в церковь, если она открыта! Нас схватят другие, если этих удалось обмануть…

Церковь оказалась незакрытой. Видимо, недавно закончилось вечернее богослужение, двое сторожей подметали пол. Они удивленно посмотрели на поздних прихожан:

— Вечерня уже закончилась, сами видите. Завтра, братья, к ранней предспасовской заутрене приходите, — не совсем радушно сказал один из сторожей.

— Так мы… нам бы батюшку, — осторожно начал Парчевич, снова крестясь на поблекший в полумраке алтарь.

— Вам батюшку Атанасия? — поинтересовался второй сторож, разглаживая рукой усы. — Придется до завтра подождать. А вы кто такие: пловдивские или… издалека пришли?

Сказать им правду было опасно. Находясь под властью турок, болгары всегда держали себя настороженно. Чтобы не связываться с полицией, они ведь могут позвать сюда янычарский патруль, и тогда все пропало…

— Конечно, пришли из самой Варны… Хотим получить благословение у батюшки да попросить… Где бы нам подождать его?

Сторожа засмеялись. Но тут же поинтересовались:

— Что это вам, какой-нибудь горный скит с бурсой, что ли? Уходите отсюда да где-нибудь и подождите до завтра… А беспокоить батюшку непристойно. А может, у вас какие-то другие дела к отцу Атанасию?

Парчевич толкнул рукой Богдана, чтобы подождал, а сам подошел ближе к сторожам. Еще раз мимоходом поклонился какому-то святому, став на колени, вытер губы, усы, словно собирался целоваться.

— Тут, знаете, есть очень срочное дело. Этот парень, он… окончил духовную бурсу. Ему бы…

— Ком же он приходится вам, сыном или братом?

— Конечно, родственник. — Парчевич подобострастно наклонил голову. — Нам надо с батюшкой повидаться…

Богдан плохо слышал их разговор, больше догадывался, о чем шла речь.

— Не будем беспокоить батюшку, вот и весь наш сказ. Идите себе вместе со своим бурсаком или семинаристом. А то…

— Что?

— Полицейского с улицы позовем. Мало ли кто шляется тут.

Дело принимало серьезный оборот. А попасть в руки полиции — самое страшное, чего можно было ожидать.

— Я бежал из турецкой неволи, братья болгары!.. Стоит ли звать их, лучше уж сам нападу на них, чтобы не сдаваться живым… — отозвался Богдан. Его вера в ненависть болгар к турецким захватчикам вдруг поколебалась. Им овладели решительность и отчаяние.

А его слова произвели на сторожей ошеломляющее впечатление. Из рук одного сторожа выпала метла. Второй собирался что-то сказать, но слово застряло в его раскрытых устах.

— Да, да, собственно… — пытался объяснить Парчевич. — Привел я беглеца, истинного христианина, которому до Афин, а может, и до Рима надо указать путь. Вот так, люди добрые, в Филиппополе трудно ему спрятаться. Разве что в церкви.

— Разве что в церкви… — как эхо повторил и сторож.

В темной церкви уже проносились летучие мыши, когда пришел отец Атанасий, седобородый ассимилированный грек. Он почти бежал за сторожем.

Но беспокоила его не только старческая одышка. На Богдана, черная тень которого маячила в темноте, бросил лишь тревожный отцовский взгляд. А обратился к Парчевичу, фамилию которого назвал ему сторож.

— Мы спасем вашего сына от врагов святой церкви. Горе наше: взялись мы за это дело, но не уверены, сумеем ли помочь… Отец Даниель, — вдруг обратился он к сторожу, бегавшему за ним домой, — на всякий случай надо спрятать этого беглеца. Может быть, где-нибудь в притворе алтаря или в другом месте. Да замок следует повесить на эту дверь… Христианин бо еси? — поинтересовался священник, обращаясь к Богдану.

— Да, преподобный отец. Кирилло-мефодиевского учения…

— Поторопитесь, отец Даниель… Давно уже стемнело, полночь близка, могут нагрянуть.

Потом священник какое-то мгновение задумчиво присматривался к гостю при свете единственной свечи. Он колебался. Еще раз посмотрел на Богдана, который вместе со сторожем входил в боковую дверь алтаря.

— Сын ваш, брат Парчевич, попал в беду, не стану скрывать. С каким-то турком в янычарской форме, очевидно уклонявшимся от военной службы, он направлялся не то в Афины, где обучался, не то в Рим. Их схватили у нас заносчивые турецкие спаги[27] и передали янычарам. Вашего сына должны были отправить на галеры.

— Боже праведный, ведь мы болгары. Сын еще молод для военной службы. Эх, болгары, болгары… По родной земле не можем свободно ходить.

— Молитесь, отец, за сына своего. Наша церковь взяла его под свою защиту, как бурсака Атенской семинарии. Теперь ожидаем из Софии решения беглер-бека о его дальнейшей судьбе. Верю, если не так, то как-то иначе, но мы спасем его! Правда, если бы не беглец-магометанин, с которым его арестовали, было бы легче. Боже праведный, ваш сын зубами держится за этого янычара. Вместе и в караван-сарае сидят, на двоих и еду посылаем. Да и наш диакон, отец Никон, молодой и старательный. Думаю, спасем… А тот мусульманин, кажется, преступник, скрывающийся от турецкого правосудия. Хорошо, что вы пришли именно сейчас. Нам легче будет действовать, — возможно, придется еще обращаться к судейскому кади.