Существуют и иные, не связанные между собой свидетельства о храмовых структурах треугольной конфигурации. Это, например, Плутонион в Элевсине (IV в. до н. э.) — треугольный священный участок с пещерой Плутона и небольшим храмом Плутона или Аида; его несомненная «хтоничность» коррелирует с тибетскими магическими мотивами, хотя для гипотез о каких-либо заимствованиях нет реальных оснований. Связь с Нижним Миром, с Бездной подчеркивается и в современной каббалистической магии, где можно встретить образ Храма Сефиры Бина, в основе которого — треугольная платформа из черного обсидиана, с темным туннелем, уходящим в скальные глубины{237}. Бина в каббалистических первоисточниках — это Сефира «Понимание», вместилище Божественного Разума, женственная по своей природе сила.
Возвращаясь на Север, в кельтские земли, встречаем образ, чрезвычайно напоминающий дольмен у Карозера. По материалам, собранным Робертом Грейвсом, в XVIII в. были записаны (в Лох Крю) легенды об ирландской Тройственной Богине. В одном из своих обликов она предстает древней великаншей Гарб Ог (Garbh Ogh), чью повозку тянули лоси, чью еду составляли оленина и орлиное молоко, чьи 70 охотничьих псов носили имена птиц. Она построила для себя из камней трехгранную пирамиду (cairn), «поставила свое кресло в холме во время цветения вереска», а потом исчезла{238}. Гэльское слово cairn означает груду камней на вершине горы{239} — очевидный аналог одному из вариантов саамских сейдов.
По соседству с кельтским миром, в славянских пределах, находим составленное около тысячи лет назад Титмаром Мерзебургским описание храма легендарной Ретры (в землях балтийских славян-редариев), который располагался в священном городе под названием Ридегост (по-видимому, Титмар отождествлял его с Ретрой): «Есть в округе редариев некий город, под названием Ридегост (Riedegost), треугольный (tricornis) и имеющий трое ворот; со всех сторон его окружает большой лес, неприкосновенный и свято почитаемый местными жителями. Двое из этих ворот открыты для всех входящих; третьи же, обращенные на восток и самые маленькие, открывают дорогу к лежащему неподалеку морю…»{240} . Радегаст (Радогост) у балтийских славян — бог огня и Солнца; возможно, этот факт как-то связан с планировкой священного города редариев, поскольку, по свидетельству Титмара, в городе нет ничего, кроме храма, то есть, его стены, по сути, представляют собой храмовую ограду.
Треугольная пирамидка входит и в семантическое поле символов, связанных с высочайшим женским образом христианской традиции — с Богоматерью. В православной литургии, во время Проскомидии (приготовление хлеба и вина для Евхаристии), из просфоры священником вынимается треугольная частица — в честь Матери Божией (тогда как Агнца, Иисуса Христа символически изображает частица четырехугольная). Как и для других предметов христианского богослужения, тут можно допустить очень глубокую, прообразовательную древность символических форм.
Позволяет ли всё это сделать какие-либо выводы о семантике треугольного лапландского дольмена? Очень осторожно, очень общо сформулируем ее так: символика огня, Солнца и Великой Богини; мотив вертикальной связи миров, от Аида до Неба; соотнесенность с Полюсом Мира. Остальные детали, возможно, со временем встроятся в панораму новых открытий и находок.
ЗНАКИ БЕЛОЙ БОГИНИ
Когда, в далекие уже 1920?е годы, Александр Барченко рассказывал об итогах своей Кольской экспедиции в Географическом обществе Петрограда, пожалуй, самым сенсационным его заявлением стало упоминание о пирамиде в Ловозерских горах. О чем же конкретно шла речь? На этот вопрос, естественно, пыталась ответить и экспедиция «Гиперборея» уже в первый полевой сезон 1997 года, и все, кто заинтересовался находками Барченко и побывал в Ловозерах. За «пирамиду Барченко» принимали незначительные, в сущности, скальные образования на берегах Сейдозера и на горах, ближайших к располагавшемуся на Сейдозере небольшому саамскому поселению Саррьлухткинд (прежде всего на горе Нинчурт). Квалифицируя таким образом эти остроконечные останцы, не слишком правильной формы и совсем невысокие (до 2–3 метров высотой), исследователи, по сути, приписывали Александру Барченко если не прямой подлог, то игру фантазии: мол, писатель-фантаст и вольный философ-космист принял желаемое за действительное и, не утруждая себя сложными горными маршрутами, объявил пирамидой ближайшую скальную формацию подходящих очертаний, благо причудливых скал и глыб в Ловозерах неисчислимое множество.
При этом все, включая автора этих строк, упускали из виду одно важное обстоятельство. Конечно, текст лекции Барченко в Географическом обществе не сохранился, но сквозь все трагические перипетии судеб участников его экспедиции все же прошли, пусть в пересказе, слова о том, что пирамиду видели где- то
И вот теперь, пожалуй, правомерно утверждать, что Барченко действительно говорил о гигантской, поражающей воображение пирамидообразной структуре. Причем находится она и в самом деле в ущелье и, кроме того, — об этом Барченко, похоже, не знал, поскольку детально не обследовал это место по причине осенней непогоды, — входит в состав грандиозного по своим размерам ландшафтного святилища.
Здесь позволим себе небольшое отступление. Не злоупотребляем ли мы понятием ландшафтного святилища? Не принимаем ли красоту и причудливость природных форм за сакральность места? Разумеется, в каждом отдельном случае нужно рассматривать эту и только эту конкретную ситуацию, в совокупности объективных данных и субъективных впечатлений исследователя, которому просто необходимо, для принятия адекватного решения, в меру своих возможностей отождествиться с паломниками минувших тысячелетий. Формализованные рекомендации, построенные по правилам современной академической науки, тут в принципе невозможны.
Яркий тому пример — «горы Китежские» вокруг заволжского озера Светлояр. Каков объективистский критерий «особости» этого места? Моренные холмы вокруг озера округлой формы? А между тем это святыня общероссийского масштаба, одна из «опорных точек» всей исконно русской культуры, в ее глубинных, сокровенных проявлениях; это место паломничества и средоточие бессмертной идеи Святой Руси. И ведь нет тут ни храмов, ни их руин, ни поклонных крестов… Это именно ландшафтная святыня, ландшафтный сакральный локус. Придя сюда пешком, даже современный человек, взыскующий в душе Китеж-Града, ощущает эту уникальность Светлояра, и холмы на его берегах действительно воспринимаются как горы, несравненно более высокие, чем в профанной реальности, — настоящие горы в окружении суровых елей, особенно величественные ранней весной, когда снег на берегах уже сошел, а озеро еще сковано белоснежным льдом…
Качествами ландшафтных святынь обладают и многие монастырские архитектурные комплексы; для этого они совсем не обязательно должны располагаться на холме или возвышенности. Бывает так, что стоят они вроде бы и в низине, но, идя к ним по старым паломническим дорогам, с изумлением видишь, как монастырские храмы и стены словно вырастают из-под земли, господствуя надо всем окоемом. Дело не просто в чутье древнерусских зодчих, как иногда говорят; это чутье, мол, помогало им гармонично вписать храм в заданный пейзаж. Все-таки не в любой пейзаж, а в тот, который уже обладал необычными пространственными характеристиками — свойствами ландшафтной святыни. Несомненно, это относится и к дохристианским святилищам: православные храмы нередко стоят на их месте.
И еще: в связи с тем, что было сказано выше о времени года в отношении восприятия Китежских гор, нельзя не затронуть вопрос о временнум аспекте бытия ландшафтного святилища. Различные моменты годичного временнуго цикла в этом бытии вовсе не равнозначны; меняется не просто визуальный облик сакрального локуса, но и его семантическая, иератическая наполненность. Географически и геологически обусловленные соответствия с точками восхода или захода небесных светил, с углом падения солнечных лучей подчас становятся уже глубоко не случайными, превращаются в акт теофании, когда они вступают в семиотическое пространство духовной культуры, в сферу геософии — поистине традиционной, в высшем смысле слова, науки, основы которой, применительно к реалиям Русского Севера, много лет разрабатывает архангельский философ Н. М. Теребихин (см. прежде всего его монографию «Метафизика Севера»,
