Идасси повел государя по знакомой тропинке, но скоро, к его изумлению, свернул вправо.

– Разве нам сюда? – спросил Инан.

– Это будет поинтересней рыбалки, – отвечал Идасси.

Мальчики прошли буковой рощицей, и Идасси стал взбираться по поросшей деревьями скале, время от времени прислушиваясь и оглядываясь, чтобы убедиться в отсутствии соглядатаев. Но за ними никто не следил, кроме круглой и равнодушной луны Галь и колышущихся веток дубов и буков.

Вдруг Идасси остановился и скользнул в небольшую расщелину между камнями, в которую взрослый человек вряд ли мог пролезть. Это была расщелина, ведущая к старинному ходу. Спрыгнув на древний мощеный пол, Идасси засветил фонарь и огляделся. Убедившись, что никакая змея или ядовитый паук не заползли сюда на ночь, Идасси помахал фонарем и сказал:

– Иди сюда.

Император доверчиво соскользнул в расщелину.

Юноши шли довольно долго. В старом ходе пахло сыростью и влагой, кое-где со стен свешивались клубки летучих мышей. Идасси показал кинжалом вверх на каменную плиту, чуть вдвинувшуюся в потолок:

– Внешняя стена дворца, – сказал Идасси.

Император вздрогнул – он никогда не покидал дворца, кроме как раз в год на торжественной церемонии.

Через половинку стражи Идасси помог государю выбраться наружу, и они зашагали узкой улочкой, пахнущей отбросами и беднотой. Улочка привела их к длинной беленой стене усадьбы, уходившей в черную тьму. У стены стояла глиняная статуя Исииратуфы. Идасси пощупал богине грудь, вдел в потайную дверь ключ, – и в стене раскрылась маленькая дверца.

Мальчики поспешили крытой дорогой, но не прошли и нескольких шагов, как за спиной их шелохнулся воздух и спокойный голос произнес:

– Приветствую государя в моем доме.

Государь обернулся: в нише стены, там, где до того ничего не было, стоял Даттам. На нем было черное, до полу спускающееся платье, расшитое золотыми листьями и цветами, и длинные завитые волосы Даттама были спрятаны под черным капюшоном с золотой же каймой.

Даттам встал на одно колено и попытался поцеловать руку государя. Тот со страхом отступил.

– Господин Даттам, – проговорил Инан дрожащим голосом, – к чему такие церемонии! Зачем вы меня звали?

– Вы как-то хотели, – сказал колдун, – услышать об обстоятельствах смерти вашего отца. Сегодня Большое Единолуние – вам могут ответить.

– Кто, вы?

– Нет, покойники. А я пока еще не покойник и приложу все силы, чтобы им не стать.

И с этими словами Даттам повернулся и пошел по коридору. Черный его плащ хлопал и вился за ним. Государь и Идасси поспешили вслед за Даттамом.

Даттам свернул налево, потом направо, прошел анфиладой и, наконец, вошел в высокую комнату, затянутую черным крепом. Стены комнаты были почти сплошь украшены высокими, до потолка, зеркалами в золотых рамах. С капителей над зеркалами свисали мраморные гроздья винограда. Комната была пуста, если не считать небольшого столика, на котором горел светильник в форме уточки и лежала жертвенная бумага палевого цвета, лучших инисских сортов. На полу, обведенный белым кругом, стоял серебряный таз, где плавали еловые ветки.

Еще один белый круг был обведен вокруг всей комнаты. Комната была квадратная, и поэтому круг касался всех четырех дверей комнаты и не дотягивал до ее углов.

Даттам велел Идасси и Инану стать шагах в трех от таза. Сам он подошел к столику, взял бумагу и начал быстро писать бисерным почерком. Написав, взял бумагу, прочел написанное вслух и, взяв ее щипцами, поднес к огню.

Государь вскрикнул. Бумага, вместо того чтобы загореться обычным пламенем, вдруг вспыхнула ослепительным бело-стальным цветом и начала сгорать, с шипением и треском разбрасывая вокруг себя искры.

– Чу! – закричал Даттам, роняя щипцы со сверкающим комом в таз.

Таз зашипел, из него начал подниматься бледный пар, и вскоре Идасси и государь увидели, что дым складывается в тонкую женскую фигурку. Женщина дрожала и слегка колыхалась: она была одета в белую погребальную юбку и белую же кофту, и ее волосы были сколоты простой жемчужной заколкой. На мгновение отведя от привидения глаза, Идасси глянул в зеркало и похолодел: все они трое – государь, Даттам и Идасси – отражались в зеркалах, женщина же не отражалась ни в одном.

– Спрашивайте же, государь, – раздался голос Даттама, – а то ее отлучку заметят, и нам всем влетит от небесных чиновников за нарушение мирового распорядка!

– Как погиб мой отец? – спросил государь.

– Его убили по приказу Касии, – ответило привидение. – Когда государь вызвал наследника Харсому в столицу и стало ясно, что государь намерен отречься от престола и передать его Харсоме, императрица Касия страшно испугалась. Она убила мужа и свалила вину за это на Харсому.

– Как это произошло, – прошептал государь, – его отравили?

– Нет, – сказал призрак, – дело было так. В пятую ночь седьмого месяца императрица, изволя ужинать в одном покое с государем Неевиком, распорядилась положить яд в его любимое питье «десять трав». Но боги хранили государя, и в тот момент, когда служанка подносила ему питье, налетел порыв ветра. Ветер раздул тяжелую занавеску и вышиб кубок с отравой из рук служанки, и питье расплескалось по полу, а часть брызг попала на стену, в которую был вделан чудесный талисман, – яшмовый тигр с рубиновыми глазами, вырезанный мастерами Пятой династии. Государь Неевик ничего не заметил и отправился спать, а Касия испугалась и решила, что сами боги оберегают императора. И вот ночью главный распорядитель дворца, ее любовник, вошел в зал и увидел, к своему ужасу, что рубины в глазах тигра превратились в простые булыжники, а сам яшмовый тигр крошится и трескается, и он понял, что древние мастера закляли тигра против яда. Тут же он сообразил, что завтра государь Неевик войдет в покой, взглянет на тигра и поймет, что супруга хотела его отравить. Тогда распорядитель бросился в спальню Касии и сказал, что нельзя терять ни минуты. Они оделись и, разбудив других сообщников, ворвались в спальню к государю. Заговорщики схватили государя и хотели его убить, но государыня воскликнула, что смерть государя должна выглядеть естественной и что она не хочет, чтобы у государя было разрезано горло или чтобы он почернел от яда. Все озадачились. Тогда Касия приказала четырем своим людям держать государя, а распорядителю дворца – взять длинный тонкий прут, раскалить его на огне и проткнуть им несчастного через заднее отверстие, выжигая все внутренности. Так они и поступили с императором Великого Света, а наутро объявили, что он скончался. И хотя все внутренности его были выжжены, на теле его не было ни следов яда, ни следов ножа.

Тут Идасси заметил, что по углам комнаты, там, куда не доставал второй очерченный Даттамом круг, копошились всякие змеи, и пауки, и всякая жуткая дрянь. Идасси испугался, что государь сейчас посмотрит на эту дрянь и упадет в обморок, но государь, по счастию, ничего не замечал. Глаза его, полные ужаса, смотрели только в круг, где колыхался прозрачный призрак, лицо побледнело, и руки судорожно мяли кусок зеленого шелка с заклинаниями, врученный Даттамом.

– Кто ты такая? – спросил государь.

– Я – твоя мать, – последовал ответ.

– Моя мать – Касия! – вскричал Инан.

– Нет. Нас было двое, наложниц государя, забеременевших почти в одно и то же время, и мы разрешились от бремени одновременно. Но я была глупая маленькая девочка, которая не думала ни о чем, как о любви к государю, а Касия дарила подарки и получала их, и она сплела во дворце плотную сеть измены и заговора. И так получилось, что она разродилась мертвым ребенком, а я – тобой, и когда она об этом узнала, дала приказание подменить детей. После этого старый государь сделал ее из наложницы императрицей, и она, ревнуя ко мне, распорядилась привязать мне на шею тяжелую зернотерку и утопить меня в старом колодце, что за Змеиным павильоном…

Государь всплеснул руками.