Вы ведь это умеете, господин Даттам, подвесить людей к балке.

Минуло три недели с тех пор, как в Ламассу пришло первое письмо от Бредшо, и неделя с тех пор, как явился он сам.

Ранним утром накануне Весеннего Совета королевский советник Клайд Ванвейлен навестил свой городской дом.

Ванвейлен никогда теперь не носил с собой комма, а дни и ночи проводил во дворце. Земляне узнали о том, что советник проехал через городские ворота, от толпы просителей, внезапно заполонивших двор. По распоряжению советника ворота всегда держали открытыми, а на кухне двое поварят варили каши и похлебки.

Ванвейлен соскочил с лошади, собрал прошения, положил их в переметную суму, каждого посетителя утешил, суму отнес в свою горницу. Потом спустился в залу, где собрались остальные шестеро землян, швырнул на лавку шитый плащ королевского советника и попросил какой-нибудь еды:

– А то с вечера было недосуг поесть. Арфарра, – прибавил он со смешком, – по-моему, только медузий отвар пьет. Здоровому человеку рядом с ним невозможно.

Бредшо спросил:

– Ты где был вчера?

– На дамбе, – ответил Ванвейлен.

– Неправда, – ответил Бредшо. – Я там был с Даттамом, тебя на дамбе не было.

Ванвейлен молча уминал молочного поросенка с серебряной тарелки о трех ножках. Поросенка вчера прислали с королевского стола. Серебро поднесла депутация из Семиречья.

Бредшо внимательно оглядел одежду Ванвейлена, особенно юфтяные сапожки, и решил, что одежда слишком чистая для человека с таким утренним аппетитом. Он покинул залу, прошел в горницу, развернул переметную суму. Там лежало шерстяное платье и грубые кожаные сапоги, перепачканные зеленоватой, в каолиновых прожилках глиной. Бредшо давно исходил окрестности Ламассы и знал, что возле дамбы такой глины нет: есть ближе к городу, там, где обнажилось старое русло. Бредшо решил не скандалить, спустился вниз.

Ванвейлен внизу объел поросенка, съел целую тарелку лапши, запил красным чаем, вытер губы и сказал:

– После Весеннего Совета я еду королевским посланцем в Кадум, а оттуда – на Север.

Все потеряли дар речи, а Бредшо спросил:

– А корабль?

Надо сказать, что земляне, не считая Ванвейлена, потратили три недели не зря. Из погребов бывшей бакалейной лавки вынесли бочки и крюки, навесили замки с секретом. Достали все необходимое, – вернее, треть необходимого, и кое-как Стависски и Нишанов ухитрились запеленговать аварийные позывные корабля, наложить их на карту, вычислить место, и вычислили: выходило, что корабль лежит где-то возле столицы провинции. Слишком уж точно свалился: куда как вероятней, что был притащен.

– А что – корабль? – сказал Ванвейлен. – Пилоты – и без меня есть, если вам дадут улететь. Связь теперь будет, по крайней мере до тех пор, пока шпионов с неба не подвесят на стенке вверх ногами. И это очень отрезвляюще подействует на чиновников империи, что они не обладают монополией на шпионов с неба.

– А почему вы, собственно, думаете, что нас сразу зачислят в шпионы?

Ванвейлен пожал плечами:

– В империи две тысячи лет как небо населено исключительно чиновниками, судьями и шпионами. Под первые два разряда вы не подходите.

Доел кусок лепешки, вымыл руки в бронзовой лохани и сказал:

– Никогда в жизни я не приносил и не принесу столько пользы, сколько сейчас. И, заметьте, я не загоняю ручей в гору сообразно собственному разумению, я делаю то, что делает Арфарра.

– Так, – осведомился Бредшо. – Может, господин королевский советник хоть скажет своим недостойным соплеменникам, что будет на Весеннем Совете? Говорят, чудеса будут.

– Это не мои тайны, – спокойно возразил Ванвейлен. – К тому же тут кое-кто слишком дружен с Даттамом.

– А то будет, – ответил вкрадчиво Стависски, – что после Весеннего Совета королевские посланцы поедут наводить порядок по всей стране. Срывать незаконнорожденные замки.

– Если порядок, – сказал Ванвейлен, – это когда бедняк не дрожит за жизнь, а богач – за имущество, то да – наведем порядок.

Бредшо посмотрел на него и сказал:

– Даттам мне вчера говорит: «Товарищ ваш теперь даже головку держит, как Арфарра-советник. Только вот глаза все равно не яшмовые…»

– Сволочь твой Даттам, – сказал Ванвейлен. – Если бы Небесные Кузнецы победили, он бы в империи завел порядки хуже иршахчановых.

– Что, – спросил Стависски, – не жалеешь, что Марбод Кукушонок жив?

На щеках Ванвейлена вспыхнуло два красных пятна, он помолчал и ответил сквозь зубы:

– Он еще сам об этом пожалеет.

На прощание королевский советник встал, спустился вниз, разыскал в сенях плоскогубцы, поднялся вверх, снял с гвоздя тяжелый подвесной светильник из белой бронзы, со свисающими кистями дымчатых топазов, вытащил из бревна гвоздь, на котором светильник висел, вручил светильник старшему Нишанову, а гвоздь – младшему Нишанову, и сказал:

– Железных гвоздей рядом с порогом не вбивают. Придут люди и скажут: «В доме советника Ванвейлена скоро будет несчастье».

Подхватил шитый плащ и был таков.

Когда он выезжал за ворота, в окно высунулся разъяренный Бредшо и проорал:

– Эй! Клайд! Не берите взяток подвесными светильниками, которые надо вешать на железные гвозди!

Клайд Ванвейлен весьма изменился: он почувствовал вкус того, чего доселе не знал: власти. В глубине души он дивился необыкновенной быстроте, с которой можно было достичь вершин в обществе, гордящемся родом и кланом. Это все равно, если б его отец в первый же месяц после эмиграции попал в сенат.

Ванвейлен, конечно, не обманывался насчет своего статуса и понимал, что возвышение его – не от избытка, а от недостатка демократии: королю и Арфарре выгодно иметь при себе людей, зависящих от самого короля, а не от обычаев и людей страны.

Впрочем, из земельных грамот было видно, что истинно древних родов в королевстве: два, три, четыре. А большинство было таких, чей дед или отец сообщал предыдущему владельцу поместья: «Мой род начинается с меня, а твой – оканчивается тобой…» В империи власть имущие величали себя представителями народа, в королевстве – представителями знати, но кто из них лгал больше – неизвестно.

Большая часть времени королевского советника была занята, как водится, судебными исками. Люди уверились, что король и в самом деле призывает показывать «неправды и утеснения собственников в принадлежащем им имуществе» – и показывали. По первому разу Ванвейлен спросил у Арфарры совета. Тот усмехнулся и ответил, что хороший судья судит не по закону, а по справедливости. Ванвейлен вскипел. Вскоре он понял, к своему ужасу, что Арфарра был прав. Через неделю он забыл многое, непригодное для этого мира, и понял, что Марбода Кукушонка надо было повесить в назидание иным.

Иски ограбленных крестьян были однообразны, как симптомы одной болезни, и началась эта болезнь, действительно, задолго до завоевания. Еще тогда люди богатые и влиятельные обманом или насилием заставляли переписывать на себя землю, принадлежащую среднему классу, а потом отдавали эту землю обратно бывшему собственнику – но уже в обработку. Средний класс исчезал: земли пустели. Тогда-то Золотой Государь учредил общины, стал снижать налоги и прощать недоимки. Но все было напрасно, самый