– Ты ничего не видел? – спросил Торхерг брата.

– Нет, – ответил брат.

– Плохо дело, – сказал Торхерг, и рассказал все, как было.

– Это ты двойника перед смертью видел, – сказал брат. – Наверное это нам за убитого проповедника.

Тогда Торхерг подошел к крестьянам, рубившим неподалеку лес, и спросил:

– А вы ничего не видели?

Те отвечали:

– Нет, господин. А вы кто же будете?

– Мы, – сказал Торхерг, – были люди Марбода Кукушонка, а теперь – люди господина Даттама. Сдается мне, однако, – добавил Торхерг, – что нам нужно спешить обратно.

А Даттам и Бредшо все ехали и ехали рядом, и Даттам рассказывал Бредшо о последнем указе экзарха, дозволяющем частные занятия алхимией. Странный указ: а вот теперь не спросишь, откуда у человека золото. Даттам, впрочем, не упомянул, что указ экзарх выпросил у императора в обмен на голову хорошего знакомца Бредшо – Арфарры.

– Я гляжу, – сказал Бредшо, – экзарх Харсома очень любит торговцев, коль скоро даровал храму такие монополии. Надеюсь, когда он станет государем, его вкусы не изменятся?

Даттам откинулся в седле. Да, господин экзарх очень любил деньги. Даттам вспомнил его усталый, чуть хрипловатый голос: «Произрастающее из земли уходит в землю, и богатство страны остается прежним. Богатство страны возрастает тогда, когда она больше продает, чем покупает. При древних государях золото и серебро приходили из-за границы, потому что страна больше продавала, чем покупала. А теперь золото и серебро уходят за границу, потому что мы ничего не продаем, а только тратим настоящие деньги на подкуп князей». Хорошие слова – если не считать того, что экзарх Харсома всем говорит хорошие слова. Мыши он говорит «беги», а мангусте говорит «лови», и деньги он любит больше жизни, а власть – больше денег.

– Господин экзарх поощряет торговлю, – ответил Даттам, – потому что торговля – это государственное преступление. А с преступлений можно получить доход. Однако не такого государства, которое бы не обирало делового человека.

– Я бы вас свозил ко мне на родину, – улыбнулся Бредшо.

Даттам рассмеялся.

– Вы очень мало говорите о своей стране, но вы думаете, я не догадался, на что она похожа?

Бредшо слегка изменился в лице.

– Таких городов много по южному побережью. Кадум – из из их числа, и все западные земли были такими. Вы считаете всех чужаков – прирожденными рабами, гордитесь своими народными собраниями и именуете это народовластием.

Даттам дернул узду и расхохотался, а потом приподнялся в стременах и закричал на все ущелье:

– Но народ не властвует никогда! Вместо него у вас правят болтуны или тираны. И залог их власти – ненависть народа к богачам. Я был в таких городах, как ваш! О! Ваши богачи имеют право купить землю, развести на ней торговую плантацию и прогнать крестьянина в город. Но этот крестьянин – еще и гражданин. Разве городские болтуны оставят его в беде? Разве они позволят ему продавать свой труд, как он продал свою землю? Нет, они будут кормить его бесплатным хлебом, который добровольно отдадите вы же; они будут платить ему за участие в народном собрании и в суде. И в этом суде он будет судить вас – памятуя, что размер его дохода зависит от количества конфискованного имущества. Перед вашим судом опасней быть богатым, чем виновным! А когда проданных земель и задолжавших граждан станет слишком много, тогда народ сойдется и постановит произвести передел земли и отмену долгов, и назовет это демократической революцией. Ваша чернь знает – чем меньше участников в дележке, тем больший кусок пирога достанется каждому. Поэтому она никогда не допустит чужеземца в число граждан. Потому ваши муниципии обречены на вечное младенчество – или завоевание. Вы враждуете друг с другом, как здешние сеньоры, и даже хуже, потому что когда вы захватываете городок – вы не берете с него дань, как с вассала, а выжигаете дотла, как торгового соперника. И когда Золотой Государь завоевал западные города – ему даже не было нужды менять их строй, до того самозабвенно бросились его славить. Зачем? Он только крупно сэкономил на чиновниках, великодушно разрешив городским магистратам по-прежнему раздавать свое зерно нищим, да еще возложив на них ответственность за сбор налогов.

Тут Даттам рассмеялся и продолжал:

– Знаете, как говорится: белая собака, черная собака – а все равно кусается… Демократия, королевство, империя… Государство и предприниматель – два клинка не лезут в одни ножны.

– Это все, – спросил Бредшо после некоторого молчания. – что вы имеете против народовластия?

– Нет, не все, – отвечал Даттам. – у вас не только хорошие болтуны, у вас еще мудрецы замечательные. Учтите – государь Иршахчан и в самом деле правил маленьким городком две тысячи лет назад. И это мудрецы изъяснили ему, что все зло мира произошло, когда человек изобрел слова «твое» и «мое».

Тут подъехали к широкой расщелине, через которую шел подвесной мост, и Даттам начал распоряжаться. Мост сильно раскачивался, под ним, далеко внизу, росли грецкие орехи и тополя, кусты, текла маленькая речка. А караван к этому времени был большой: сначала повозки и охранники, потом ламы с грузом, потом священная желтая повозка Шакуника, потом рабы, тоже с тюками: товар несет другой товар, потом опять повозки. На священной повозке развевалось храмовое знамя, золотая цивета, и еще веер-значок: лама, навьюченная собственной шерстью: тоже товар, несущий товар.

Даттам дождался, пока желтая священная повозка со знаменем Шакуника переедет через мост, и снова поскакал вперед. За ним – Бредшо, молодой племянник графа, Торхег Бычья Кость, и еще трое дружинников, имена которых здесь не упоминаются.

Из-за золотого перемирия они ехали без оружия. У всех, конечно, были мечи, потому что свободный человек без меча не ходит. У дружинников и Даттама были луки, потому что кончились времена предков, и звери золотого перемирия не соблюдают. Еще было три швырковых топора, секира и пять дротиков, – а больше никакого оружия не было совершенно.

Сразу за мостом стоял резной храм. Вокруг храма шла почерневшая деревянная галерея, а на круглой крыше сидел бог Варайорт, сам шельмец и покровитель шельмецов. У бога было девять глаз, по числу сторон света, и он весь перекосился от старости и гнева; в сотне шагов от храма дюжина мужиков рубила священную кипарисовую рощу.

Даттам подъехал к рубщикам и недовольно спросил:

– По чьему приказу рубите рощу?

Один из мужиков повернулся и ответил:

– Господин велел.

Даттам с досадой крякнул и поглядел на графского племянника. А тот засмеялся, потому что считал, что дядя, торгуя с империей, ведет себя жадно и неблагородно. Кроме того, Варайорт был богом вейским, местным и простонародным.

Племянник сказал:

– Не имею чести знать дядиных распоряжений по хозяйству. Но полагаю, что если можно разорять общинные поля, то и священную рощу – тем более.

Даттам поглядел: рощица уходила в ущелье, росла на неважной земле, и от вырубки ее все равно было мало проку. А Даттам знал, что всеми делами заправлял не столько граф, сколько его жена, женщина вздорная, и, надо сказать, совсем жадная. Даттам спросил:

– Господин или госпожа?

Меж тем подошло еще несколько крестьян, и один из них ответил:

– Господин в мире только один, общий для всех. И вот вы мне скажите: если мы сообща пользуемся вечными вещами, то тем более должны быть общими вещи преходящие. Как же можно огораживать землю и резать ее кусочками?

Графский племянник ткнул себя от удивления пальцем в лоб и сказал:

– Да ты что говоришь?

А Даттам не стал спорить, повернул коня и закричал:

– Назад!