перевернул все с ног на голову: «Стало быть, государь не вправе желать ничего незаконного». Или, например, поощряет торговлю и пишет: «Надо укреплять корни и обрывать пустоцвет. В ремесле корни – производство полезного, а пустоцвет – роскошные безделушки; в торговле корни – обмен повседневным, а пустоцвет – сбыт редкостных вещиц». Какой, однако, может быть «корень» в торговле, когда по древним толкованиям она-то и есть самый главный пустоцвет!

Неревену почудилось – что-то мелькнуло за стеклом. Он оторвался от вышивки, стал исподтишка всматриваться, но в темноте не разглядишь.

А Шавия уже в лицах изображал, как наместника Иниссы в ответ на его доклад вызвали в Небесный Город:

«Государыне Касии нездоровилось, – рассказывал эконом, – и она лежала под пологом, а государь сидел у ее ног. Тут ввели Арфарру. Секретарь стал читать доклад. Он дошел до строк: «Под предлогом строительства дворца врывались в дома и забирали все, что понравится, а люди не смели жаловаться». «Что же, господин наместник, – спросила государыня, – вы имели в виду? Разве дома и земля не принадлежат государю? Разве можно ограбить свой собственный дом? И почему, спрашивается, эти люди не жаловались? Да потому, что чиновники не к простому народу приходили, а к тем, у кого было имущества сверх необходимого, кто его нажил насилием и воровством.» Наместник поклонился и сказал: «Чиновники действовали по закону, но взятое они не отдавали в казну, а брали себе. В этом смысле я и писал о беззаконии.» Но император лишь молвил: «Недостойно лгать государю! Если б вы имели в виду именно это, чернь не растащила бы ваш доклад на подзаборные стишки!»

Неревен смотрел на чужеземца. Тот слушал, светлея глазами. Королевна хмурилась. «Ах ты, тыква с требухой! – подумал Неревен. – Учитель писал доклад по указу Харсомы, наследника престола, экзарха Варнарайна. Экзарх и государыня Касия не ладили между собой. А тыква норовила намекнуть, будто учитель на само государство покушался!»

– Тут государыня сказала…

– Да неважно, что она сказала, – перебила с досадой Айлиль. – Расскажите, как она была одета.

Принесли чай со сластями, стали играть в резные квадраты и «сто полей». Вскоре все зашептались, что чужеземец играет отменно.

– Где вы научились? – спросил Неревен.

– У нас есть похожая игра, – отвечал Ванвейлен.

Неревен смотрел, как ловко выстроил чужеземец Сад, а потом Дворец, и думал: если есть «сто полей», то и Зала Ста Полей должна быть. А откуда ей быть, если, как говорит учитель, город их еще совсем молоденький, с народовластием вроде кадумского?

Ох, напрасно чужеземец смеялся над Парчовым Старцем! Это глупый судья разгадывает преступление после того, как оно произойдет, а умный разгадывает наперед. А почему? Потому что в мире нет случайного и непроисходившего тоже нет. И отсюда следует: чужеземцы явились не случайно, а по воле Бужвы, и недаром корабль их – как корабли мертвых. Не случайно – значит, к Весеннему Совету. И надо обязательно понять, что они значат. Не поймешь, что они значат – не поймешь, кого убьют на Весеннем Совете. Не поймешь, кого убьют на Весеннем Совете – может статься, убьют тебя.

Наконец затеяли играть в прятки.

В вогнутой нише, образованной гигантской ладонью богини Исии-ратуфы, Айлиль поймала Неревена, затеребила его.

– А правда, – учитель твой знает все тайны неба?

Неревен испуганно пискнул.

– Он меня в лягушку превратит, если я скажу.

Девушка затеребила его волосы, шепнула:

– А я тебя – поцелую.

Неревен замер.

Девушка взяла его за ушки, и вдруг – впилась пахучими губами в губы мальчишки. Меж бедер у Неревена вспыхнуло и заломило, он страшно задышал и сел на ступеньки.

– Ну, – сказала королевна.

– Учитель составил гороскоп и увидел, что если начинать войну сейчас, то империю завоевать можно, но землю потом придется раздать знатным воинам. А если начать ее через шесть с половиной лет, ветви государева дерева достигнут знака черепахи, и король не только завоюет чужую империю, но и раздавит собственную знать.

– А чего же твой учитель молчит?

Неревен вздохнул.

– Учитель поклялся отомстить экзарху Варнарайна. Тот отнял у него женщину и предал его. Но экзарх умрет через пять лет, и если начать войну после его смерти, то и мстить будет некому. Вот советник и мучается, – если воевать сейчас, империю не основать, а если воевать через шесть лет, Арфарра не успеет отомстить.

После этого в прятки играли недолго. Айлиль сказалась нездоровой и отпустила всех. Когда Неревен выходил из голубой залы, его нагнала напудренная служанка и передала шелковый отрез, намотанный на палочку, чтобы заткнуть за пояс.

Это был не подарок гостю, это была плата рабу, и Неревен понял, что ему бы не заплатили, если бы сегодня утром закон не признал его рабом.

Марбод Кукушонок стоял под окнами женских покоев. Ночь была дивно хороша, далеко внизу токовали глухари, и луна Ингаль была узкая, как лук, обмотанный лакированным пальмовым волокном.

На Марбоде был синий шерстяной плащ королевского стражника, а под плащом – белый кафтан с пятицветной родовой вышивкой.

Рядом, у столетних сосен и кипарисов, начиналось болотце. В болотце, меж ирисов и опавших сливовых лепестков, квакали лягушки, и из окон доносилась мелодия, такая тихая, что было ясно: играла сама Айлиль.

Марбод заслушался, а потом полез на сосну, стараясь не измять темно-лиловых цветов глицинии вокруг ее ствола.

Марбод глянул в освещенные окна, поблагодарив в душе советника Арфарру за цельные стекла вместо промасленной бумаги. Песню опавших лепестков пел маленький негодяй Неревен, а королевна слушала и играла расшитым поясом. Ах, как она была прекрасна! Брови – как летящие бабочки, и глаза как яхонты, и жемчужные подвески в ушах – как капли росы на лепестках айвы, и от красоты ее падали города и рушились царства.

Ибо знатный человек сжигает из-за дамы города и замки. А простолюдин – даже хижину сжечь поскупится.

Шло время. За окном стали играть в прятки. Марбод выждал, пока Айлиль досталась очередь водить, и бросил в золоченую щель камешек, обернутый бумагой. Айлиль, побледнев, стала вглядываться в темноту.

Марбод соскользнул с дерева и затаился в густых рододендронах. Айлиль все не было и не было. Марбод проверил, чтобы складки плаща не мешали дотянуться до меча.

Айлиль показалась на тропинке одна. Марбод спрятал меч, скинул плащ лучника и, взяв ее за руку, тихо увлек под дерево.

– Ах, сударь, – сказала Айлиль, – все уверены, что вы бежали.

– Ах, сударыня, – возразил Марбод, – я скроюсь куда угодно, чтобы вы могли без помех слушать, как поют маленькие послушники.

Айлиль нахмурилась. О ком он говорит? Об игрушке? Рабе?

– А я-то мечтал, – сказал Марбод, – надеть на луну пояс, послать брата с деревянным гусем.

С деревянным гусем ездили свататься.

Девушка заплакала.

– И все это из-за какого-то торговца, – сказала она. – Ну почему, почему вам понадобилась эта шутка с мангустой!

– Как почему? – удивился Марбод. – Потому, что я ненавижу Арфарру.