пор просит у короля подтверждения милостей, и он даже не подозревает, что в утверждении может быть и отказано.

Слова Арфарры – узлы и круги, и по стенам – узлы и круги, и из курильниц… Вздор! Образ бога – зверь, а не квадрат, и у Золотого Государя – морда мангусты.

– Душно!

Король распахнул окно и глянул вниз.

Там въезжал во двор Хаммар Кобчик, и с ним – десятилетний мальчик, сын Киссура Ятуна, племянник Кукушонка. Значит, Марбода не арестовали, и род Кречетов отдал за него в заложники, по закону, одного из родичей. Челядь Кречетов задиралась с королевскими слугами: наверняка сейчас кого-то покалечат.

О, предки и первый Алом, найденный в ивовой золотой корзинке! Почему пощадил ты этот род, не расточил расточивших власть…

Люди внизу кричали, размахивали головнями. Узлы им были ни к чему; какая разница, двойной или тройной узел рубить мечом?

Хитрил советник, хитрил! Забыл он сказать, что земли раздавали не из милости, а за военную службу, что это честь – погибнуть на глазах короля, и позор – пережить господина, что лишь безумие верных спасло королей, когда великий государь Иршахчан полез в Горный Варнарайн, восстанавливая государство.

Советник подошел к окну, зябко кутаясь в синий бархатный плащ, шитый золотыми листьями, поглядел вниз и улыбнулся.

– Ваши верные, – сказал он. – Королевская опора. Защищают короля от чужих верных. Взгляните – со всех сторон рвы с водой, и десять сторожевых башен, и тысячи стрел целятся в подступы… Но что это? Почему у замка, словно у преисподней, тройное кольцо стен? Почему превращены в бойницы окна дворца? Чтобы защищаться от собственных верных, когда они взбунтуются! А разве, бунтуя, они требуют свободы? Нет, им довольно своеволия! За триста лет непокорства они не догадались испросить законов, гарантирующих их права! О нет, они бунтовали так: если король не вел их слишком долго на противника и если король хотел их вести на противника слишком сильного.

Наденьте намордник на звериную пасть, государь! Прекратите самоуправство и восстановите право, прекратите своеволие и возродите свободу!

Король вглядывался в лунную ночь.

Люди с хохлатыми алебардами прохаживались по стенам, разделявшим двор. На одной из стен сохранился кусок сада, – непременной принадлежности вейских управ. Соснам в саду было уже двести лет, в каменном пруду, некогда именуемом «Серединным океаном», квакали лягушки, и под самой стеной, там, где когда-то первый человек провинции сеял жареное зерно в первую борозду провинции, начинались огороды замковых слуг.

Король отвернулся от окна и увидел, что Арфарра совсем продрог.

– А каков, вы говорили, советник, сад в Небесном Городе?

– Восемь тысяч государевых шагов.

– У потомков Амара сады – больше моих поместий, – скривившись, проговорил Варай Алом. – А империя опять прогнила, иначе бы не вышвыривала таких слуг, как вы. Оскорбление государя!

Король захлопнул окно так, что с рамы полетела золотая чешуя, и закричал:

– Я не хочу быть государем Варнарайна! Я стану государем Великого Света! В мире может быть только один государь! И мои воины, с которыми вы хотите меня поссорить, не помешают мне, а помогут! А править – править мне поможете вы, потому что вы правы: нет смысла завоевать империю, чтобы раздать ее в лен.

Король внезапно остановился и засмеялся:

– Клянусь божьим зобом! В эту ночь придется выбирать не только Кречетам, но и вам, советник! Где гороскоп, который вы мне обещали? Вы уж месяц, как его составили, а все молчите о лучшем дне для следующей войны.

Советник сидел неподвижно, только на лбу выступили капельки крови – это с ним бывало от чрезмерного волнения.

– Гороскоп не окончен, – оправдываясь, проговорил он.

– Берегитесь, советник, – сказал король. – Это женские басни, что чародеи предсказывают будущее. Они делают его. Если вы хотите, чтобы я завтра покончил с Марбодом, вы должны забыть, что вы – подданный империи, вы должны помнить, что вы – слуга короля.

Как известно, в мире живут два клана людей: живые и покойники. Покойникам полагается спать днем, когда солнце выходит из-под земли. Живым же – ночью, когда солнце заплывает под землю. Этой ночью, однако, многие живые спали плохо или не спали вовсе.

К замку Белых Кречетов пришла городская чернь и сожгла перед ним чучело Кукушонка. Киссур Ятун, однако, не велел их гнать, а надел свою лучшую одежду, оседлал любимого коня, завернулся сверху суконной епанчой и поехал с тремя людьми искать какого-нибудь места, где встречаются боги и люди.

И действительно, нашли через час постороннего: сидит мужик на берегу реки, недалеко от Арфарровой дамбы, ловит рыбу и свистит в желудевую свистульку, а на ногах у него, что называется, башмаки без подошвы и без голенища, а куртка – внучка накидки и правнучка плаща.

Стали спрашивать о роде и племени, – действительно, ни роду, ни племени – посторонний.

Тут Киссур и знатные господа отняли у постороннего желудевую свистульку, сели с ним рядом на берегу в шитых плащах и рассказали обо всем. Киссур хотел вести его к старой женщине, чтобы гадать, кинул ему соболий кафтан. Тут бродяга развязал веревочку на своей куртке, а куртка держалась только веревочкой и развалилась. Киссур ужаснулся про себя и спросил:

– Что у тебя с левой рукой?

Посторонний говорит:

– А раздавило, когда строили Арфарре дамбу. Лекарь сказал: либо я тебе руку отниму, либо ты весь сдохнешь.

Тут Киссур Ятун лег на землю и стал плакать, потому что бог ему, значит, велит отречься от Марбода, как постороннему этому – от руки.

Спутники же его очень удивлялись, чего это Киссур Ятун разговаривает со старым пнем у реки, пока Киссур им все не пересказал.

Даттам так рано прогнал храмовую плясунью, что девица обиделась:

– В прошлом году, – сказала она, – только моя пляска исцелила засуху. Много ли равных мне даже в империи?

– В империи, – усмехнулся Даттам, – засуху умеет прекращать каждый брюхоногий чиновник.

Подарил, впрочем, красавице хрустальный ларчик.

Даттам лежал и думал о том, что Марбод и Арфарра обманули его. Марбод просился на церемонию, чтобы полюбоваться на свою проделку с кречетом. А Арфарра это, вероятно, знал. И Арфарра выманил у Даттама бумагу о городе Ларре и выставил Даттама на посмешище, а сам предвидел, что из присутствия Кукушонка на церемонии выйдет только лишний скандал. И после этого Арфарра еще утверждает, что заботится о торговцах!

Да, прилюдно Даттам с Арфаррой пока не ссорился. Однако, если предъявить королю на утверждение договоры, заключенные Даттамом по пути в Ламассу, – скандал будет неминуем, дик и страшен.

Еще Даттам думал о купцах с Западного Берега.

А король Варай Алом лежал и думал о великой стране, где государев дворец доходит до неба, в государевых парках бродят золотые павлины, чиновники ездят на медных лошадях и деревянных быках, а с неба не сходят благоприятные знамения. Подле Серединного Океана живет черепаха Шушу, и Дерево Справедливости покрывается золотыми плодами, когда на него глядит государь.

Король – не государь. От его взгляда не цветут деревья. Что в том, чтоб застроить Ламассу, как хочет Арфарра? Мало ли в королевстве городов? Они так же непокорны и наглы, как сеньоры, и вдобавок лишены рыцарской чести. В Горном Варнарайне нельзя стать государем, потому что в мире может быть только один государь!

Наконец король заснул, и ему приснилось, как он бросает под ноги советнику голову нынешнего государя и голову наследника престола, экзарха Варнарайна, предавшего своего вассала Арфарру. Арфарра радостно улыбался – во сне было ясно, что советник необычайно мстителен, как и полагается благородному