хозяев.

– Этого мы не допустим, – сказал Джаватхан.

– А кто вас спросит? Откуда вы будете процветать? Республика живет на два миллиарда долларов федеральных дотаций. Ну, вы повесите на этом здании зеленый флаг. Дотаций не будет. На что, вы жить будете?

– У нас есть нефть, – неуверенно сказал Джаватхан, – к нам придут инвесторы.

– Тут один инвестор уже был, – напомнил ему Панков, – и ты знаешь, он не из-за Гамзата сбежал. Он совершенно конкретно сбежал из-за тебя. Так что никаких инвесторов здесь не будет. И никаких рабочих мест – тоже. Единственная работа, которая будет, это работа с автоматом Калашникова. Только раньше вы «Калашниковыми» делили два миллиарда, а теперь будете делить две бочки бензина. Это не в вашей власти, понимаешь, Джаватхан. Бандиты на дорогах, головы в телевизоре и девочки на столах – это не следствие ваших решений. Это следствие экономики.

Джаватхан молчал.

– Как-то странно получается, – сказал он, – в других странах как-то же зарабатывают. А мы почему не можем?

– Ты знаешь, сколько сейчас жителей в республике?

– Два с половиной миллиона.

– А сколько из нее уехало?

– Не знаю.

– Полмиллиона. Полмиллиона за последние пятнадцать лет.

Владислав потянулся и взял со стола лист бумаги. Это была красивая бумага с водяными знаками и вензелем «ГА». Ручка была тоже красивая: из белого золота с изумрудом на самой верхушке. Ручка торчала из яшмового прибора с дарственной надписью.

– Теперь смотри. Эти полмиллиона – это люди, которые хотели работать. А не воровать и не убивать. Вот Ибрагим Маликов хотел работать – и он уехал. Представим, что из тех, кто уехал, только сто тысяч зарабатывают по две тысячи долларов в месяц. Эта цифра должна быть на самом деле гораздо больше, потому что уехали предприимчивые люди, а в России для предприимчивого две тысячи – это не так много. Но представим себе, что только пятая часть уехавших зарабатывает по две тысячи долларов в месяц. Ты согласен?

– Ну.

– Две тысячи долларов в месяц – это двадцать четыре тысячи в год. Есть общемировой критерий, который гласит, что человеку платят в качестве зарплаты не больше пятой части того, что он создает в качестве дохода. Ну пускай это будет не пятая, а четвертая часть. Человек, который зарабатывает две тысячи в месяц, в год создает продукта минимум на сто тысяч долларов. Помножь сто тысяч долларов на сто тысяч человек – и ты получишь, что те, кто уехал из республики, создают валового продукта на десять миллиардов долларов. А из бюджета России республика получает два.

Джаватхан слушал очень внимательно, поставив автомат между коленями.

– А теперь скажи пожалуйста, Джаватхан, почему президент Асланов и его сыновья предпочитают иметь в республике два миллиарда долларов федеральных субсидий, нежели как минимум – десять миллиардов, которые они бы получили, если бы не выперли всех этих людей вон?

Джаватхан молчал.

– Потому что эти два миллиарда – ими распоряжается Асланов и только Асланов. Он их делит между своими. А десять миллиардов – их поделить между своими нельзя. Люди их зарабатывают сами. Президенту приятней иметь два миллиарда и раздавать их лично, чем сидеть на десяти миллиардах, которые независимы от него. А теперь скажи – ты, или Ниязбек, или Хизри – вы когда-нибудь позволите возникнуть в республике независимому источнику бизнеса? Ты когда-нибудь в жизни приезжал на узел переработки не затем, чтобы забрать с него нефть, а затем, чтобы в него инвестировать? Ты два месяца назад украл инвестора и думал, что получишь за него двадцать миллиардов долларов выкупа. А сейчас ты пригласишь его бурить шельф и будешь думать иначе?

Джаватхан угрюмо смотрел в пол, и руки его мяли ремень автомата.

– Ох, Слава, – наконец вздохнул горец, – как было бы хорошо, если бы ты принял ислам и стал нашим премьером.

Расставшись с Панковым, Ниязбек, вопреки произнесенной им угрозе, вовсе не отправился тут же объявлять о независимости республики. Вместо этого он сделал несколько звонков (один – командиру «Альфы», а другой – начальнику республиканского СИЗО) и поговорил с друзьями, а потом ушел в комнату отдыха.

Там он расстелил коврик и начал молиться.

Ниязбек молился довольно долго, а потом сложил коврик, надел носки и подошел к окну. Площадь была полна народу. Толпа облепила площадь, как буквы – белый лист, выплеснулась на лестницу и растеклась по набережной. Ее было так много, что даже коробочки БТРов у здания ФСБ казались крошечными по сравнению с изобилием людей. Дальше, за людьми, косой изгибалось море, к нему со всех сторон сбегались мелкие улочки и красные крыши, и солнце висело над белыми горами, как пылающий венец.

Отсюда, с десятого этажа вознесенного на холме здания, было особенно хорошо видно, что для тех, кто поселился в этом кабинете, люди уже кажутся букашками, но небо не становится ближе.

Одна из причин, по которой Ниязбек не объявил о независимости немедленно, была очень проста. Ниязбек знал, что в здании вместе с ним сидит какой-никакой парламент республики и какое-никакое ее правительство. Ниязбеку было плевать на два миллиарда долларов, на которые так убедительно ссылался Панков, но многие из этих людей занимались только тем, что делили эти деньги. Не то чтобы они были прорусски настроены. Они были настроены в пользу двух миллиардов долларов.

Если сформулировать их отношение к России, то оно звучало приблизительно так два миллиарда – это дань, которые выплачивает слабый – сильному, коммерсила – своей «крыше», угасающая империя – агрессивным горным племенам. С каких это пор «крыша» отказывается стричь коммерсантов? Два миллиарда – это большие деньги, на которые можно подкупить элиту республики, даже если половину этих денег ворует ее президент.

Вторая причина заключалась в том, что Ниязбек понимал: еще чуть-чуть, и многие в этом здании испугаются Ниязбека Маликова больше, чем президента Асланова. Президент Асланов убивал людей, ставил себе памятники и брал взятки. Но президент Асланов не управлял республикой, если не считать управлением возможность убить и арестовать любого человека на ее территории. В том же, что касается собственно управления, в республике царил бардак, и две трети нефти из компании, возглавляемой сыном президента, уходили сквозь дырки в трубе.

Всем людям, возросшим при бардаке, будет очень приятно, если президент Асланов лишится половины власти. Двух третей власти. Девяти ее десятых. Но если вся власть в республике окажется в руках Маликова, им придется подчиниться или умереть. Ниязбек Маликов – это не тот человек, который будет продавать должности и позволять воровать нефть через дырки.

Ниязбек понимал, что перед тем, как парламент примет решение о независимости, в Доме на Холме должно быть гораздо меньше любителей двух миллиардов и гораздо меньше любителей бардака.

Третья причина была гораздо сложнее, но опять же не имела отношения ни к нерешительности, ни к экономике.

Так или иначе после своего разговора с русским полпредом Ниязбек обратился не к парламенту, а к Аллаху, и беседовали они один на один, без корреспондентов и телекамер.

Выйдя из комнаты отдыха, Ниязбек надел ботинки и взял автомат. В кабинете его друзья смотрели какую-то пленку, хранившуюся в сейфе. Кажется, это был компромат на старого прокурора.

Ниязбек вышел в приемную. Там сидели человек двадцать, кто на стульях, кто на корточках, и еще столько же человек торчали у дверей в коридоре. Чуть поодаль на подоконнике сидел щуплый парень, которого Ниязбек когда-то тренировал. Парень второй год находился в федеральном розыске и считался одним из близких Вахи Арсаева.

Ниязбек подошел к парню, чуть повернул голову и сказал:

– Скажи Вахе, пусть сам приходит. Куда он заполз, как ящерица в скалу?

– А ты его не убьешь?