она приказала себе успокоиться и стала методично осматривать один труп за другим. Неожиданно Маретэн поскользнулась и упала на колени. Когда фонарь осветил то, обо что она споткнулась, Маретэн вскрикнула.
Несмотря на решимость, художнице стало плохо. Она была совершенно не готова увидеть столько смертей сразу. Жуткие сцены страдания, боли, дикого ужаса потрясли ее до глубины души, и Маретэн почувствовала, как по щекам катятся слезы. Кусая губы до крови, молодая женщина пыталась сосредоточиться, потому что понимала, что долго в этой яме не протянет. Первый мешочек, который она нашла, был открыт, его содержимое высыпалось и не годилось для использования. Второй пропитался кровью, зато третий, по-видимому, оторвался от пояса рамаханы, когда на нее напали, и остался сухим и невредимым. Спрятав его в корсаж, Маретэн поспешно выбралась из ямы.
Свет в темно-индиговом лесу казался серым, как лица мертвых рамахан.
Выбравшись из ямы, Маретэн свернулась калачиком, плача и жадно вдыхая воздух, который пах жженым сахаром. Она старалась думать только об этом запахе, который, будто дорога жизни, уносил ее прочь от жуткой ямы. Касаясь мягкого ковра сосновых иголок щекой, художница забарабанила кулаками по утрамбованной земле. Она всхлипнула и тут же осеклась. В лесу стояла гробовая тишина, воздух казался тяжелым, как перед дождем. Маретэн подняла голову — даже птицы не пели. За исключением едва слышного жужжания насекомых, в лесу царило полное молчание.
Майя… Где же Майя?
Маретэн поднялась и пошла проведать Бассе. Он дрожал, несмотря на толстое покрывало из сосновых иголок. Лоб стал горячим и липким. Скорее всего у партизана начался жар из-за заражения крови. Если немедленно что-то не предпринять, он умрет.
Стряхнув иголки с груди друга, Маретэн увидела, что кровь пропитала импровизированную повязку. Оторвав нижнюю часть туники, она убрала древесные иглы. Рана была воспаленной и багровой. Художница вытащила из-за корсажа кожаный мешочек. Потянув за тесемки, она вдохнула крепкий пьянящий аромат сушеных трав и грибов. Жаль, что Майи нет рядом, хотя скорее всего и она не смогла бы подсказать, что именно находится в этом мешочке или как использовать его содержимое. Но Майя говорила, что рамаханы — великие целители, так что Маретэн пришлось на это положиться.
Высыпав из мешочка немного сухой смеси, молодая женщина аккуратно наложила ее прямо на рану, а потом перевязала тканью туники и насыпала сверху иголки. Затем она села на корточки и стала ждать. Маретэн очень устала и проголодалась. Облокотившись на ствол сосны-марра, она закрыла глаза. На секунду, только на секунду…
Услышав какой-то шорох, девушка проснулась и схватила ионный пистолет. Перед ней стояла Майя. Ухмыляясь, она победоносно показала недавно убитого квода. Услышав слабый стон, Маретэн посмотрела на Бассе. Он был бледнее призрака и дрожал мелкой дрожью.
Художница вскрикнула, увидев, как ее друг бьется в судорогах. Майя тут же бросила квода и подбежала к Бассе.
— Что случилось? — спросила она, задыхаясь.
Маретэн подробно описала ей случившееся.
— Ах, Майя, что же я наделала! Не знаю, что это за травы, и Бассе стало еще хуже!
Ровно в полночь флот-адмирал Ардус Пнин вернулся на свою виллу после долгого утомительного дня, проведенного с внуком Миирлином. Чтобы прийти в себя после бесконечных вопросов, которые задавал ему неугомонный ребенок, адмирал решил пройтись по саду. Это был кундалианский сад, и, тем не менее, получив эту виллу во владение, Пнин отказался его выкорчевать. Окруженный со всех сторон стенами сад стал центром виллы, ее сердцем. Он был разбит по правилам — четыре ряда деревьев, посаженных под прямым углом друг к другу, разделяли сад на секторы. Их пересекали зеленые порфировые дорожки, по одной из которых сейчас и шагал Пнин. Он шел, низко опустив голову и сцепив руки за спиной.
Это был высокий старый кхагггун, перенесший много ранений и пресытившийся войной и смертью, хотя ни за что не признавшийся бы в этом даже себе. Вот уже несколько лет его мучил один и тот же кошмар — адмиралу снилось, что он лежит на кровати, очень высокой, похожей на гору, сложенной из черепов своих врагов. Черепа были идеально чистыми, бело-желтыми, как свечное сало, и гладкими, как морская галька. Флот-адмиралу хотелось встать с жуткой кровати, но тут черепа начинали скрежетать острыми зубами, впиваясь в тело, раздирая его на части.
Проснувшись, флот-адмирал с трудом верил, что находится на своей отлично защищенной вилле. Уже много лет все происходило по одному и тому же сценарию — он вставал и, не одевшись, подходил к окну. В эти минуты Пнин вспоминал бесчисленные битвы, в которых ему приходилось участвовать, лица врагов, раны, смерть. Его учили быть максимально эффективной машиной смерти, и он, по сути, ею и стал. Хотя, конечно, машине смерти не снятся сны, в которых ее раздирают на части. Машину не мучают ни вопросы, ни сомнения.
С недавнего времени адмирал не находил утешения даже в объятиях чувственной лооорм. О какой эрекции может идти речь, когда во сне тебя раздирают на части! Утешить его могла лишь дочь Лейти. Она была оружейницей и считалась великолепным мастером. Большинство его друзей понятия не имели о том, где находятся их дочери, а уж об их делах не знали тем более. Но Пнин внимательно следил за достижениями дочери и тайком от жены и самой Лейти организовывал ей стажировки у лучших оружейников Кундалы. Теперь у нее была собственная мастерская, и верховное командование охотно заказывало ей оружие и доспехи. Впрочем, флот-адмирал не помнил, когда последний раз видел дочь.
«Наверное, я старею, — думал Пнин, прогуливаясь между рядами деревьев. Молодая листва шелестела на легком южном ветерке. — Если честно, я готов отойти в сторону, и пусть Иин Меннус делает все, что хочет». Однако просто так отойти в сторону флот-адмирал не мог. К тому же он совершенно не доверял Меннусу. Кхагггунская армия недаром славилась строгой дисциплиной. Кхагггунов учили беспрекословно выполнять приказы, быть частью команды, винтиком в огромном колесе, которое продолжало вращаться, несмотря на трудности и препятствия. Сколько помнил Пнин, кхагггуны чувствовали себя неловко, когда жесткие условия, к которым они привыкли, как-то изменялись. Именно ограничения придавали им чувство уверенности и гарантировали, что любую миссию они смогут выполнить с максимальной эффективностью. Другими словами, кхагггуны были рождены для окопов. Это был их мир. Каким бы серым и ограниченным он ни казался представителям других каст, кхагггунам он подходил идеально.
За последнее время в верховном командовании было слишком много переворотов. Первый звезд- адмирал Киннний Морка заключил политическую, а следовательно, крайне подозрительную сделку с регентом, в результате которой кхагггунов обещали причислить к касте избранных. Теперь Иин Меннус, свежеиспеченный звезд-адмирал, проводил чистки, избавляясь от личных врагов. Насколько знал Пнин, кхагггуны были уже достаточно испорчены сомнительной политической игрой и личными вендеттами. Ответственность за это плачевное положение он целиком и полностью возлагал на семью Стогггулов. Беспорядок начался с того дня, когда они убили Элевсина Ашеру и его сына. Как гэргоны могли санкционировать нечто подобное, Пнин понять отказывался. И кто поймет истинные мотивы Стогггулов? Пнин казался себе последним бастионом старой гвардии, последним адмиралом в раздираемой амбициями и интригами касте.
— Какие тяжелые шаги, — мягко проговорил знакомый голос. — От чудесных порфировых плит скоро останется одно воспоминание.
Флот-адмирал Пнин остановился, его зоркие глаза впились в белую мраморную скамеечку под двумя самыми большими деревьями.
— Поговори со мной, Ардус, — сказал сидящий на скамейке. — Ночь такая лунная, мне нужна компания.
Пнин сошел с дорожки в глубокую тень деревьев, куда не мог проникнуть свет фотонных фонарей, и устроился рядом с высоким молодым баскиром.
— Ты в порядке, Сорннн? Хочешь выпить?
— Глупый вопрос, учитывая характер наших отношений.
— У тебя странный голос. Что-то случилось?
— Женщина, которую я любил, умерла.
