Она подошла к нему и заглянула в глаза.
— У меня много светлых воспоминаний о тебе, Сорннн.
Именно эти слова, лживые насквозь, разбудили гнев, который он поклялся себе сдерживать.
— Это немного странно, — сквозь зубы процедил Сорннн, — если учесть то, как ты ко мне относилась.
Петтре молчала целую вечность.
— Понимаю.
— И это все, что ты можешь сказать? — К его ужасу, он почувствовал сильную дрожь.
— Я не могла вести себя иначе.
Больше сдерживаться Сорннн не мог.
— В Н'Луууру, что ты хочешь этим сказать? Что значит, ты не могла?
Она отвернулась.
— Что я тебе сделал?
— О, Сорннн! — В голосе матери зазвучали отчаяние и боль, а в глазах заблестели слезы. — Боюсь, ты не захочешь мне поверить, но все же знай: ты ни в чем не виноват.
— Кто же тогда виноват?
Мать покачала головой.
— Лучше оставить все как есть. Поверь, тебе лучше не знать…
— Ну конечно! Ложь и молчание! Глупо было ждать от тебя чего-то еще!
Ее глаза потемнели, и Сорннну показалось, что она либо не захотела услышать вопроса, либо не собирается отвечать. Он снова почувствовал себя маленьким мальчиком, сердца которого разрывались от тоски и обиды. Он вспомнил, как в последний раз подбросил цветной фарисейский шар и навсегда отвернулся от него и той, которая его подарила. Сорннн распахнул дверь и шагнул на улицу.
— Ну хорошо, — наконец проговорила Петтре.
Сорннн остановился и обернулся. По-другому поступить он не мог. Ведь, несмотря на всю его злость, Петтре оставалась его матерью, и он не переставал ее любить.
— Вернись, Сорннн.
Сорннн снова посмотрел на мать. Ее лицо будто постарело и стало еще прекраснее.
Он вернулся в дом и прикрыл за собой дверь. Сердца болели так сильно, что он чуть было не попросил ее оставить все секреты при себе. Однако, подавив страх, Сорннн заставил себя промолчать.
— Меня вынудили, можно сказать, заставили вести себя так, будто ты мне безразличен.
— Я тебе не верю, — сказал он с подозрением.
— Сорннн, я не могу заставить тебя верить мне. Только если ты будешь твердить, что я лгу, у нас ничего не получится.
Сорннн глубоко вздохнул, глаза его сузились.
— Значит, тебе велели вести себя холодно. Интересно кто?
— Твой отец, — вздохнула она.
— Мерзкая ложь! — Сорннн вспыхнул, опять шагнул к двери и раскрыл ее.
— Пойми, он ревновал, — Петтре поспешно шагнула за ним, — не хотел делить тебя с кем-то еще, даже со мной. Сначала я не согласилась, он стал мне угрожать, а я заявила, что он не смеет поступить со мной так низко. Тогда он начал меня бить, потом снова и снова, пока я…
Она отвернулась и стала смотреть на зимний сад.
— Видишь тот клеметт? Теперь, с облетевшими листьями, его форма кажется неудачной. Его срочно нужно подрезать.
— И это… правда?
— Я не хотела, чтобы ты узнал, молилась Энлилю.
— Рано или поздно я все равно бы узнал…
Теперь Петтре заговорила громче.
— Хадиннн мог бы забить меня до смерти. Ему было просто необходимо контролировать меня, прижать к земле сапогом и нажимать все сильнее и сильнее. — Мать Сорннна снова заплакала, по щекам тихо катились слезы. — Наверное, он хотел понять,
Лицо Сорннна пылало, голова гудела. Он думал о своих родителях, о том, как они жили вместе, не в состоянии понять и принять один другого. Неужели они когда-то любили друг друга? Его отец был сильным и благородным, в отличие от большинства он пытался постигать культуру других народов. Сорннн помнил отца только таким, поэтому и предположил, что знает его характер. Но как можно понять, что заставляет в'орннов совершать те или иные поступки? Неужели он так сильно заблуждался в отношении собственного отца? Поборов первый шок, Сорннн подошел к Петтре и встал на колени. Он ненавидел ее все эти годы, которые были безвозвратно потеряны, будто песок, просыпавшийся сквозь пальцы, как сказала его мать.
Петтре подошла к шкафчику, открыла дверцу и, что-то достав, принесла Сорннну. Он догадался, что это, раньше, чем увидел, — в переливающемся разными красками шарике мать сумела сохранить самые светлые воспоминания о сыне.
— Если ты сомневаешься, люблю ли я тебя…
— Мама…
— Давно ты меня так не называл.
Грустно улыбнувшись, Петтре протянула сыну шарик, и материнский инстинкт подсказал ей, что сейчас Сорннн вспоминает детство.
В зимний сад прокралась ночь, окутав деревья сиреневой дымкой. Сорннн сидел в просторной ярко освещенной кухне, а Петтре готовила десерт из замороженных еще в лононе клеметтов. Потом они вместе ели и говорили сначала о Теттси, а потом о менее приятном — о воспоминаниях, которые так пугали Сорннна еще неделю назад. К тому времени, когда десерт кончился, они успели несколько раз посмеяться, и, прикасаясь к ньеобиту в яремной впадине Петтре, Сорннну казалось, что он чувствует тепло сухой ладони Теттси.
Призрачный лунный свет разливался по террасе, окрашивая ковры в темно-синий и кремовый цвета. Ветер доносил завывания верующих. Нит Сэттт сложил руки на защищенной нейронной броней груди.
— Если не ответишь на мои вопросы, раздавлю, как крысу.
Взглянув на него, Риана попыталась сдержать безотчетный страх, который испытывал перед техномагами Аннон.
— Я не в'орнн, в мое сознание вам не проникнуть.
— Да уж, придется повозиться. Тем хуже и больней будет потом.
— Скажите, вы что, умеете только пугать?
— Страх — мое второе имя, — проговорил Нит Сэттт. — Так было всегда. — Незаметный жест — и пальто Нита Сахора снова стало крошечным. — Возможно, стоит начать с вопроса попроще, — продолжал он. — Зачем тебе Перрнодт?
— Я ведь уже объясняла Макктуубу, что хотела у нее учиться.
— Чтобы стать имари?
— Да.
— Я тебе не верю! Во-первых, у тебя нет главного качества, необходимого имари, — желания подчиняться.
— Перрнодт меня научит.
— Во-вторых, откуда ты узнала, что у коррушей есть дзуоко, и как собиралась ее найти?
Ситуация становилась опасной.
— Я слышала о ней от ее бывшей имари.
— Ложь!
Гэргон подошел ближе, и, несмотря на ветер, разносивший запахи Агашира — смесь мускуса и гвоздичного масла, она почувствовала запах техномага.
