— Вы можете это доказать?

— Но, послушайте...

— Сержант, я прошу вас только об одном: отправьте туда своих людей.

Сержант нехотя оторвал руку от верхней губы.

— Хорошо, мистер Линнер. Хорошо. Не волнуйтесь. Возвращайтесь к себе в гостиницу и ждите моего звонка. — Звонок раздался только в три часа.

— Да?

— Мистер Линнер? — Голос сержанта звучал устало.

— Вы были на складе?

— Да. Я сам ходил туда с двумя патрульными. Склад принадлежит фирме “Пасифик Импортс”.

— Вы видели эмблему на двери?

— Нет. Там не было никакой эмблемы.

— Не может быть...

— Сегодня склад закрыт, но нам удалось припугнуть сторожа, и он нас впустил. Обычный склад, ничего больше.

— Не понимаю...

— Мистер Линнер, я пришлю к вам человека, чтобы взглянуть на вещи вашей девушки. Вероятно, это поможет нам ее найти.

— Вещи? — растерянно спросил Николас. — Но я же сказал вам, сержант, ее вещей здесь нет.

Голос на другом конце линии стал жестче.

— Нет, вы этого не говорили. Мистер Линнер, возможно, вчера вечером у вас случилась ссора? Может, девушка от вас сбежала?

— Послушайте...

— Молодой человек, я, пожалуй, свяжусь с вашими родителями. Где, вы сказали, они живут?

Николас дождался, пока стемнеет. Похолодало. Промозглый воздух гнал с вечерних улиц последних прохожих. Николас обошел вокруг квартала, но не заметил ничего подозрительного. Он стоял в тени и смотрел на входную дверь, слегка дрожа от холодного ветра. По улице, словно огромная бабочка в поисках огня, кружился обрывок газеты.

Николасу потребовалось четыре минуты, чтобы проникнуть внутрь. Он был чрезвычайно осторожен. Долгое время он неподвижно стоял у двери и вслушивался. Ему нужно было запомнить звуковой образ этого места, чтобы потом заметить малейшее нарушение; от этого зависела его безопасность. Для верности Николас выделил себе десять минут. Труднее всего было впитать изменчивые звуки улицы. После этого он тихо поднялся по лестнице.

Склад казался пустынным, но Николас все равно был начеку, чувствуя себя на вражеской территории. Сержант полиции не будет в восторге, если Николаса тут поймают, а ему совершенно не хотелось впутывать в это отца, чем меньше будет знать полковник о событиях в Кумамото, тем лучше.

В помещении не было окон, и днем царил такой же мрак, что и ночью; время не имело здесь никакого значения. Добравшись до третьего этажа, Николас достал карманный фонарик и посветил на дверь.

Несколько мгновений он стоял не двигаясь. Где-то внизу послышался скрип дерева; на улице завыла собака; прогрохотал грузовик.

Сержант сказал правду. На двери не было никаких знаков. Он подошел ближе и ощупал пальцами поверхность двери. Ничего. Может быть, все это ему померещилось? Николас стад возиться с замком.

Через пятнадцать минут он уже шел по улице на негнущихся ногах. Склад. Всего лишь склад. Никаких следов тренировок. “И не пытайся меня выследить: напрасный труд. Потому что нас там больше не будет?”

В вагоне поезда по радио звучала незнакомая песня. Пейзаж, проплывавший за окнами, был окутан туманом; градины стучали по стеклу как теннисные шарики.

Николас прижался головой к холодному окну. Он пытался разобраться в том, что произошло. Какой прекрасной актрисой оказалась Юкио. И каким наивным мальчишкой был он сам. Это, пожалуй, даже забавно. Он так старался завоевать ее доверие — но для Юкио это пустые слова. Нет, это слишком ужасно, чтобы быть забавным.

Николасом овладела какая-то опустошенность, словно Сайго лишил его всех чувств. Он вспомнил, что сказала Юкио, увидев обгоревшие остатки обсерватории в Хиросиме: “Вот так же и моя душа”. Еще одна ложь; но теперь эти слова вполне применимы к нему самому.

Пошел снег, и небо стало белым. После непрерывного шума града, тишина казалась пугающей; радио, наконец, умолкло.

Николас подумал, что все случилось как в истории, которую рассказала Юкио, только наоборот. Это он был женщиной, которая напрасно ждала своего возлюбленного, обещавшего к ней вернуться. Интересно, если бы Юкио вернулась и не нашла его, стала бы она монахиней? В первый раз Николас подумал об Америке не просто как о какой-то стране на другом конце света. Оставить его любимую Японию? “Да, — сказал он себе. — Да. Но сначала...”

Снова ожил радиоприемник.

Я воображу, что целую губы,

По которым скучаю

Надеюсь, мои мечты сбудутся

А пока я буду вдалеке

Я буду каждый день писать домой

И я пришлю тебе всю сбою любовь...

Неудивительно, что с вокзала Николас не отправился прямо домой. Он бросил свои вещи в такси и назвал адресата Кансацу.

Похоже, снег в Токио шел уже давно. Он обильно покрывал улицы и повсюду возникали транспортные заторы. Первый снег в этом году выпал так поздно, что никто его уже и не ждал.

Стеклоочистители тяжело поскрипывали под тяжестью снега; такси медленно, то и дело останавливаясь, продвигалось вперед. Когда выехали на шоссе, дело пошло лучше: там асфальт был добросовестно очищен и посыпан песком.

Николас забился в угол заднего сидения и закрыл глаза. Когда они подъехали к зданиюрю, водитель окликнул его, и Николас попросил подождать, пока он не убедится, что там кто-то есть. Такси, казалось, медленно погружалось в снег; из выхлопной трубы вырывались белые облачка. Через минуту вернулся Николас, расплатился с таксистом и забрал свои вещи.

Кансацу угостил его зеленым чаем в одной из комнатрю; в самом додзе уже никого не было.

— У тебя была очень трудная поездка, — сказал Кансацу. Через открытые сёдзи Николас видел, как медленно опускается на землю снег, заглушая собой все звуки; в сумерках снег казался скорее не белым, а голубым. В такую погоду нельзя было увидеть вершину Фудзи.

— Я вижу это по твоему лицу. И Николас рассказал ему.

После того, как он окончил свой рассказ, наступила долгая тишина, по крайней мере, так показалось Николасу.

— Кансацу...

Но сэнсэй остановил его.

— Пей чай, Николас.

Николас резко отодвинул серую глиняную чашку; чай расплескался по татами.

— Мне надоело — со мной обращаются, как с ребенком! Я знаю, что я хочу сделать... что я должен сделать.

— Мне кажется, — Кансацу не обратил внимания на эту вспышку, — сейчас ты должен пойти домой.

Николас поднялся с красным от ярости лицом.

— Вы что, не понимаете, что произошло? Вы меня не слушали?