никогда не слышал ничего более прекрасного и загадочного. — Настоящий или вам только почудилось?

— Я сначала решил, что это бряцает боевое оружие, — признался Сумрак.

— Только ты, Сумрак, мог такое подумать! — вздохнул Копуша.

— А это были колокола, да? — нетерпеливо спросил Корин.

— В некотором роде, — негромко отозвался Сорен.

Корин поежился. «Кажется, это и в самом деле будет история о скрумах», — подумал он.

— Мы сидели на ветке сосны прямо под одной из каменных башен. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что это был за звук. Это был голос мохноногого сыча! Ты ведь знаешь, что клич этих сов очень похож на гул церковных колоколов? Мохноногие сычи верят, что если сыч умрет под колоколом на колокольне, его душа вознесется прямо в глаумору. Не знаю, правда ли это, но Бормотт нам так рассказывал.

— Так значит, — ошеломленно пролепетал Корину — это умирающая сова издавала такие прекрасные звуки?

— Да нет же! — затрясла головой Гильфи. — Не было никакой умирающей совы, но голос действительно был очень печальным. — Ее маленькие крылышки слегка задрожали при воспоминании об этой грустной ночи.

— И в нем звучало отчаяние, — добавил Сорен. — Мы решили подняться к ней.

— К ней? — уточнил Корин.

— Мы были в этом почти уверены, — кивнул Сорен. — И вот мы взлетели с ветки и стали подниматься к самой вершине башни, откуда доносились звуки. Чем ближе мы подлетали, тем громче становился голос. Гильфи потом сказала, что это была самая печальная и самая прекрасная песня, которую нам когда-либо доводилось слышать. Странное зрелище предстало перед нашими глазами, когда мы опустились на подоконник колокольной башни. Под самой крышей висел огромный колокол, а откуда-то изнутри него доносились прекрасные гулкие звуки, то и дело прерывавшиеся хлопаньем совиных крыльев. На каменном полу площадки лежали выбеленные временем кости какой-то давно умершей совы.

Корин желудком чувствовал, как тает завеса между настоящим и прошлым. История, рассказанная Сореном и Гильфи, стала его собственной историей, ему казалось, будто он сам сидел на каменном выступе башни и слушал доносившуюся из-под колокола песню. В полумраке дупла неторопливый голос Сорена лился с неспешностью реки, бегущей к морю, и Корин с удовольствием отдался течению.

— Итак, мы сидели на подоконнике колокольной башни, — повторил Сорен. — Надо тебе сказать, дружок, что к тому времени каждый из нас повидал немало жутких и странных вещей. И желудки у нас не раз каменели, и дрожь пробирала до самых костей, но загадочнее того, что происходило на этой площадке, мы вовек не видывали. Из колокола лилась прекрасная песня, словно отлитая из чистейшего серебра. Сам я петь не умею, но хорошо помню, что у этой песни была прекрасная мелодия и загадочные слова.

— И что это были за слова? — прошептал Корин.

— Постой-ка, дай припомнить. Давайте вместе? — повернулся Сорен к Гильфи, Сумраку и Копуше. Откашлявшись, все четверо хором произнесли странные слова:

— Когда песня смолкла, — продолжала Гильфи, — красивая сова вылетела из колокола и опустилась на пол.

— Я и сейчас помню ее такой, какой впервые увидел в ту ночь, — проговорил Сорен, закрыв глаза. — У нее был серовато-белый лицевой диск с маленькими белыми перышками вокруг глаз и оперение цвета древесной коры с примесью светло-коричневых и кремовых пестрянок. Пять рядов белых точек сверкали на каждом ее крыле, а на самой макушке мерцала целая россыпь мельчайших белоснежных крапинок. Стоило нам с Гильфи увидеть ее, как мы сразу же подумали об одном и том же. Эта сова была как два хвостовых пера похожа на своего отца Бормотта!

— Того сыча, который помог вам улететь из Сант-Эголиуса? — взволнованно прошептал Корин.

— Того самого, — подтвердил Сорен. — Она была уже немолода. Мне не нужно было спрашивать ее имя, я и так знал, что ее зовут Бесс. Бормотт столько рассказывал нам о своей любимой дочери, что я не мог ее не узнать. Бесс была потрясена тем, что мы ее знаем. Она опустила взгляд на кости, лежавшие у ее лап, и долго молчала. Тогда я спросил: «Это кости Бормотта?» Я желудком это почувствовал и знал, что не ошибся.

Быстро покосившись на Сорена, Гильфи продолжила его рассказ:

— Мы рассказали Бесс, как познакомились с ее отцом, как он научил нас летать и спас нам жизнь. Мы рассказали ей, что Бормотт любил ее больше жизни и никогда о ней не забывал. — Гильфи помолчала, собираясь с мыслями. — Бесс была потрясена. Она думала, что отец их бросил и забыл. Но мы объяснили ей, что совы из Сант-Эголиуса пригрозили убить всю его семью, если Бормотт не останется с ними. Он пожертвовал собой, спасая Бесс, ее мать и всех остальных детей.

— Выслушав нас, Бесс заморгала, — глухо проговорил Сорен. — Две большие слезы скатились из ее блестящих желтых глаз. «Это все объясняет, — прошептала она. — Мы думали, что он нас бросил. Что мы ничего не значим для него».

Сорен крепко зажмурился и заговорил с усилием, словно пытался как можно точнее припомнить то, что произошло дальше:

— Но мы сказали ей, что ее отец оставался храбрецом в обществе, где воспитывали трусов. Что он обладал благородством настоящего Ночного стража. Потом мы спросили, как попали на колокольню его кости, и Бесс ответила, что орлы Гром и Зана принесли их родственникам Бормотта. Но Бесс решила перенести их сюда, потому что верила в старинную легенду, когда-то рассказанную ей отцом.

Затем историю продолжил Копуша:

— Родственники отговаривали Бесс от путешествия в глубь Серебристой мглы на поиски колокольни, но она настояла на своем и все-таки отыскала это место. Оно сразу понравилось ей, потому что было спрятано от посторонних глаз, а рев водопадов казался Бесс торжественной музыкой. Она призналась, что это место представлялось ей похожим на глаумору, поэтому она каждую ночь пела здесь песню для своего отца. Бесс всей душой надеялась, что Бормотт завершил все свои земные дела, поэтому его дух не скитается по свету бесплотным скрумом, а вознесся в сияющую глаумору.

— Но даже если это было так и благородный Бормотт отправился в глаумору, то сама Бесс не знала покоя, — со вздохом сказал Сорен. — Она была похожа на скрума, у которого осталось незавершенное дело.

Корин почувствовал ледяной холод в желудке. Что сталось с его матерью, Нирой? Жива она или стала скрумом? Но если она скрум, то какое дело удерживает ее на земле?