этой дешевой обителью. Удобный случай представился для этого, когда мой приятель - критик, покровительствующий мне, пригласил меня на открытие выставки одного известного художника.

На ней было что посмотреть. Дамы демонстрировали новые моды на головные уборы, жена Z - свои уникальные серьги, художники и рецензенты-абстракционисты - свои аккуратно расчесанные бороды, а супруга министра X - своего карликового пуделя, выходной туалет которого был сделан на заказ в Париже, в салоне мод Диора. Все были восхищены выставкой. Мероприятие увековечили на кинопленку.

После вступительной речи было подано шампанское. А затем гости стали расходиться. Я тоже собрался уходить, да мой друг критик, неприятной обязанностью которого было дать в газету рецензию на выставку, уговорил меня остаться.

- Взглянем мельком на картины, - сказал он.

- В самом деле, здесь есть картины? - удивленно спросил я.

- Двадцать работ, - сказал мой приятель.

- Представьте, а я не заметил, столько всего было выставлено напоказ. Итак, гм... картины. А это что? По-видимому, забыл кто-то из гостей, а сторож повесил на стену.

- Это самый ценный экспонат выставки, - восхищенно заметил мой друг. Посмотрим по каталогу. Называется он 'Экстаз'. Какой шедевр! Ты только взгляни на этот калейдоскопический сверкающий хаос. Художник окунулся в безвоздушную сферу абстрактики. Хобот слона вылезает из женского ушка, рождая иллюзию солнц, скитающихся в просторах звездных туманностей. Эта голова селедки на крышке самовара - символ неугасимой жажды жизни абстрактного движения. Змеи (прости, пожалуйста, это, как видно, кишки кашалота) напоминают бурю в кабаке, где одноглазый бык играет на трубе, а хромой ангел доит восьминогие козлы для пилки дров. Какая ослепительная дисгармония красок и форм! Черные папоротники, серая половинка яблока и клык кабана на борту космического корабля на пути в авторемонтную мастерскую.

Галлюцинации художника передают нам ощущение возбуждающего волнения. Посмотри на эти переливающиеся краски! Открытая раковина в бороде святого Петра; дуло пулемета, в котором цветет орхидея; мизинчик ноги младенца с подвешенной к нему цветной капустой. О, боже! Какое богатство в одной картине. Могу сказать тебе, что 'Экстаз' - лучшая картина века. Она драматизирует, потрясает, воодушевляет, рождает мистицизм, создает ритм, подчеркивает человечность, сближает людей...

Отдышавшись, мой друг собрался продолжить анализ картины, но сторож снял шедевр со стены и, извиняясь, промолвил:

- Забыл рабочий халат, прошу, не сердитесь на мою оплошность. Надеюсь, она не испортила вашего эстетического настроения.

Но это небольшое происшествие не смутило моего приятеля. Под его руководством я познакомился с другими экспонатами выставки и невероятно поумнел. Мой друг, критик, нашел во мне послушного и старательного ученика. Он был восхищен моей непредвзятостью и смелостью и увещевал меня не терять из виду современных мастеров.

- Забудь старые догмы! Будь абсурдистом!

- Прощай, умишко! В похмелье свидимся, - ликуя ответил я, словно ребенок, заметивший, что ползунки вполне сойдут за соску.

- Как писатель будь тоже непредвзятым по примеру художников, продолжал мой друг, когда мы покидали выставку, направляясь перекусить в небольшой ресторан. - Бессмертные творения создаются только сумасшедшими и пьяницами.

- Что господам угодно? - спросил подошедший официант.

- Что-нибудь абстрактное, - сумничал я, стараясь показать себя достойным учеником. - Принесите на первое кусочек слоновьего хобота в анилиновом соусе с галлюцинациями, немножко монфигуративной колбасы, выдержанной в подсознании и зажаренной в дантовском аду, с гарниром из вязальных спиц... Пить будем молоко ангела или два метра мороженой динамики в дадаистском саксофоне...

Официант принял заказ, извиняясь и сетуя на то, что окончил всего два класса начальной школы. Он бросился за метрдотелем и поваром.

- Недалекий человек, - бросил мой приятель. - Наверное, вовсе лишен дара юмора. Ну, как не понять твоей невинной шутки!

Официант вернулся к столику, сопровождаемый метрдотелем и поваром.

- Пьяных запрещено обслуживать, - заявил он.

Я попытался объяснить, что я писатель и всегда, проголодавшись, выражаюсь путано, что мой приятель рецензент и обещает оплатить наш завтрак. Объяснения не помогли. Меня препроводили к врачу, а моего приятеля - в редакцию газеты писать рецензию на выставку. Врач определил меня в больницу, а мой друг остался на свободе. Наутро в моей комнате появился крупнейший специалист-психиатр, который принялся задавать хитрые вопросы.

- Когда у вас появились галлюцинации?

- Вчера. - Где?

- На художественной выставке.

- Гм... гм... вот как. А вы кто будете по специальности?

- Писатель.

- Ага, значит, пишете книги? Какие?

- Старомодные. Но сейчас я решил стать писателем-абсурдистом.

Врач пристально наблюдал за моим лицом, проверял рефлексы суставов и вдруг спросил:

- Вы грамотны? Я хочу сказать, вы умеете читать?

- Я без труда читаю: чужие мысли, сокровенные чаяния людей, цвета, формы, все...

- А газеты?

- Тоже.

Врач раскрыл передо мной газету.

- Читайте.

- Что?

- Что хотите, только из этой газеты.

Я принялся читать: 'Выставка передает нам новые, еще неизведанные ощущения. Просто поразительно, с какой безошибочной интуицией художник находит динамичную эротику под хвостом у мыши, с каким зажигающим великолепным гротесковым ориентизмом он передает ту всемирную боль, которая вколочена сковородкой в глаз упившегося осьминога в подсознании бескрылой мухи...'.

- Довольно! Хватит!

Врач выхватил у меня из рук газету и принялся читать сам. Он кусал губы, грыз ногти и карандаш. Наконец, успокоившись, он произнес:

- Вы жертва эпидемии. Ступайте домой, примите холодный душ и избегайте общества умных людей. И всегда помните, что огонь обжигает, лед холодит, а полутьма ведет к сумасшествию.

Часа два назад мне стало известно, что мой приятель критик назначен членом Академии художеств и профессором кафедры абстрактного искусства при университете. Когда я обмолвился о случившемся со мной одному из друзей-писателей, тот ухмыльнулся:

- У него природный дар для такой работы: он от рождения дальтоник, и в глазах у него дефект преломления.

Поэты ЭЭ 20, 25 и 26

Мое самолюбие в последнее время сильно ущемлено: некоторые друзья начали называть меня консерватором. А ведь еще каких-нибудь два месяца назад меня почитали за радикала, излюбленным занятием которого является снабжение общества вентиляционными устройствами. И вдруг мне самому предлагают проветриться.

Все началось с того, что неодолимое любопытство привело меня на прошлой неделе в один из скверов родного Хельсинки, где собралось свыше тысячи налогоплательщиков. В сквере шло несколько необычное строительство. Посредине стояла отлитая из бетона плита, на которую водружали ржавый камин. Труба от него уходила ввысь, а к концу был прикреплен старый таз, самый обычный таз, в котором мать семьи имеет обыкновение ополаскивать личико своего малыша и то, чем кончается его спинка. Внизу к камину были приварены печные конфорки, дверцы, велосипедная рама, железный ломик, три подковы, всевозможная кухонная утварь, а также добрый десяток метров металлической цепи. Трое в комбинезонах суетились возле него со сварочными аппаратами. Их усилия направлял молодой человек.