термину «яс «Бог»). В некоторых областях Германии коньки крыш имели названия Хенгист и Хорса (ср. имена завоевателей Британии); в белорусской традиции печной столб назывался дзед, коневой столб, конь,
В то же время мифологическая семантика печи содержала в себе и «темное», опасное начало: в средневековых славянских жилищах печь находилась по диагонали напротив восточного «красного» угла и олицетворяла закат, запад или север. В украинском обрядовом фольклоре солнце называлось «кроковее колесо» (т. е. «круговое»); в сочетании с этим контекстом в Кроке можно видеть не только особый символ, наподобие андреевского креста или сакрального изогнутого посоха, но и особую динамику — свас- тикообразного движения (ср. с этим календарные обряды «перехода» со скатыванием горящего колеса). Что до фольклорного имени «змея Крагавея» с горы Вавель (на которой был выстроен Краков), то имена змея и змееборца нередко родственны в эпосе разных народов[127].
В аспекте «сакральной географии» отметим в Приднепровье такие не совсем «прозрачные» названия, как города Рим, Римов, Корсунь и Халепъ (от города Алеппо или от рода библейского Халева, «держателя» св. г. Хеврона).
Связи Руси с Палестиной могли возникнуть задолго до Владимирова Крещения, но первые достоверные сведения о русских хождениях в Святую Землю относятся к XI в. Нестор в «Житии Феодосия Печер-ского» упоминает о желании своего героя пойти в Иерусалим вместе с группой странников, регулярно совершающих такие путешествия. Известно также, что в 1062 г. (т. е. еще за 37 лет до I Крестового похода!) в Палестине побывал Дмитриевский игумен Варлаам. Но самым известным паломничеством стало «хожение» (1106–1108) игумена Даниила с группой новгородцев и киевлян (и «инии мнози»), оставившего нам замечательный путеводитель по Святой Земле.
Даниил так описывает Голгофу и основные святыни Иерусалима: «Посреди этого камня на самом верху высечена скважина круглая, локоть вглубь, а в ширину менее пяди. Здесь был сооружен крест. Внутри под этим камнем лежит голова Адама. Во время распятия Христа… камень потрескался, дал трещину, над головою Адама. И этой трещиной кровь и вода из ребер Христа омочила голову Адама и омыла все грехи рода человеческого. И есть расщелина на этом камне до сегодняшнего дня, на левой стороне от распятья, как знамение честное». «Ниже распятия, где голова Адама, создана небольшая церковь, изящно украшена мозаикой, вымощена красивым мрамором… Это называется Крапиево место, оно же и Лобное место. А вверху, где распятие, зовется Голгофой».
«Ныне Сион-гора за пределами городских стен, на юг от Иерусалима. На Сионской горе был дом Иоанна Богослова, и на этом месте была создана большая церковь». «Гроб Господен и распятие находятся на ровном месте, и взгорье идет на запад от гроба и распятия», «..далее от распятия Христа, примерно на полтораста сажен к западу от распятия, название места тому Спудий, которое переводится 'Тщание Богородично'. На этом месте ныне монастырь стоит и церковь во имя Богородицы, со стрельчатым верхом». «От Голгофы до столпа Давида и до его дома двести саженей…. В этом столпе Давид пророк Псалтырь составил и написал. Дивный этот столп, из великих камней сложен высоко очень, на четыре угла создан, весь прочен, в основании крепок, в середине здания воды много. Железных дверей пятеро и ступеней двести… Крепко он устроен для обороны. Это здание — глава всему городу».
Из Иерусалима Даниил отправился дальше по святым местам. «В горах, — пишет он, — нападают сарацины, нет возможности пройти малым группам. Мне же пришлось путешествовать с доброй дружиной и удалось без ущерба пройти через это страшное место». «Пошел иерусалимский князь Балдуин I со своими крестоносцами на войну к Дамаску», Балдуин «с радостью великой повелел мне пойти с собой и нарядил меня к своей личной охране».
В те годы граф Балдуин, младший брат Готфрида Бульонского, стал первым королем Иерусалимского королевства под именем Балдуина I. Возможное отражение в фольклоре, который использовал Пушкин: Балда (Балдуин) на поповской (папской) службе победил чертей (сарацин) и забрал их сокровища (сокровища Храма Соломона)?..
И странные мысли начинают вдруг возникать. Ратуют сегодня за некую «х'арийскую» родину убогие кощунники, строящие из себя сверхчеловеков, и учат жить на свой спесиво-патриотический нервический лад. Не вредно иногда перечитать такие произведения, как «Хожение игумена Даниила». Вот вам реальный (а на сегодня, можно сказать, — идеальный) тип русского человека. Никакой ксенофобии, чувства зависти и неполноценности, ни преклонения перед Западом, ни его проклинания. Абсолютное чувство собственного достоинства при искреннем же смирении и самоуничижении перед людьми и перед Богом. Духовная красота и несомненная сила (игумен наш переплывал Иордан, по шесть часов взбирался на отвесную гору). Интеллектуальное любопытство и эстетический интерес к окружающему (всюду отмечал меры и расстояния — от межгородских дорог до глубины Иордана и величины гроба Господня).
И подлинные личности всегда заметят друг друга: Балдуин, «увидев меня… подозвал к себе с любовью и спросил: 'Что хочешь, игумен русский?' Он хорошо знал меня и очень любил, был он человеком добродетельным, очень скромным и ничуть не гордился».
То был пик русской культуры, в эпоху от правления Ярослава Мудрого до Даниила Галицкого. Немного, кажется. Ну, а сколько длилась елизаветинская эпоха? Скажете — феодальная раздробленность? Но «раздробленность» не помешала итальянскому Ренессансу. Несмотря на усобицы, страна строилась, осваивала свои внутренние территории, создавала новую литературу и «нового человека»: при отсутствии бурсы и обязаловки — повально грамотный народ. И не было крепостного права, коллективизации, инквизиции, самодержавия, опричнины (полицейского произвола) и массовых репрессий, не было бегства в города и обезлюживания деревень.
Уже потом, при московско-ордынском правлении, сама нация изменилась и все покатилось совсем в другую сторону.
Если внимательно вчитаться в исторические источники, то можно убедиться, что никаких серьезных и глубоких, никаких неотвратимых причин доя будущего возвышения Москвы не было. Она, в буквальном смысле, возникла из ничего. Другое дело, что в принципе все возникает «из ничего» — и жизнь, и вселенная, и популярность, и ссоры. Кто в начале 1917 г. мог бы поверить в грядущую диктатуру Ленина, а тем более — некоего Джугашвили? Указали бы тогдашним мудрецам, типа Плеханова, Кропоткина, Милюкова, на скромного рябого грузина как на будущего Отца народов… То-то смеху бы было!.. А подобных случаев можно привести еще много. Но в этом и великая привлекательность истории как формы искусства — она полностью непредсказуема ни в будущее, ни даже в прошлое.
А что мы знаем о прошлом? Вряд ли до нас дошла даже сотая часть произведений средневековой литературы — и устной, и письменной. «Слово о полку…» не могло появиться в безвоздушном пространстве. Можно предположить, что пропали целые жанры. Не исключено, что дошедшие до нашего времени былины — это определенная форма литературной деградации — «низкий» жанр массовой литературы, пересказы и осколки затонувшей эпической «атлантиды». Возможно, что и у нас некогда были артуровские («владимировские») циклы и стихотворные рыцарские романы, наподобие «Парсифаля». И, кстати, когда говорят об элементах так называемого «двоеверия» в «Слове», не учитывают того, что для автора языческий пласт мог быть чистой «эстетикой», необходимой частью куртуазного стиля и книжной культуры.
Что ж, оперируем тем, что имеем… Главным «манифестом» крестоносного и паломнического («каличь-его») движения на Руси можно считать мифологию из Голубиной книги с ее сюжетом «хождения» калик к святым местам. «Голубиная» означает — Глубинная, т. е. Потаенная, апокриф; апокрифы повлияли на создание «духовных стихов», которые также были связаны с каликами. Смысл Книги разъясняется Давидом князю Владимиру, что привязывает ее уже к былинному циклу.
