Я уже предвкушала, как буду проводить время: цеплять молоденьких мальчиков, приводить их к себе, чтобы провести ночь, а на утро — вышвыривать, на фиг, за дверь. Буду такой умудренной растленной мадам для толпы четырнадцати-пятнадцатилетних почти что девственников, чье целомудрие будет навеки запятнано и поругано — мной. Буду их развращать в меру сил, пить по капельке от их душ — в обмен на их первую настоящую еблю. Буду прихлебывать их энергию, как ненасытный вампир-кровосос, чей голод навечно неутолим. В их истории я останусь страницей, навсегда заложенной закладкой, в моей истории они будут лишь сносками мелким шрифтом.
Вспоминаю одно жаркое воскресное утро. Мальчик четырнадцати лет. Прощальный перепихон прямо на тротуаре перед витринами. И двое приятелей моего счастливчика — стоят на той стороне, смотрят на нас и дрочат. Ссадины на коленях не заживали недели три.
6
Устроилась официанткой в 'Салун «Дикий Запад», убогий, но модный стрип-бар в Среднем Манхэттене. Разношу там коктейли, чтобы как-то сводить концы с концами. По-прежнему ничего не плачу за жилье, но мне надо на что-то кушать. Танцовщицы — весьма разношерстная компания из студенток, матерей-одиночек, учительниц на замене, джанки, экс-джанки и просто девчонок, которым претит высиживать на «нормальной» работе от звонка до звонка. Все так или иначе занимаются обеспечения досуга для взрослых — кто как любитель, а кто и на профессиональной основе. Я сама, как говорится, просто погулять вышла, но если мне подворачивается возможность надыбать денежку, я ее не упускаю.
Большинство женщин-танцовщиц не держится и трех дней. Две-три недели — это считается уже долго. Я устроилась на полставки, когда стало совсем уже туго. В округе полно мест получше. Но там требовали удостоверение личности. А мне еще не было восемнадцати. У меня было несколько «постоянных клиентов», которые платили хорошие деньги, чтобы я им потихоньку сдрачивала под столом. Всего и делов-то — на две минуты. Вполне терпимо. Я даже не напрягалась на непристойные замечания и периодические шлепки по заднице со стороны начальства — чисто из жалости пополам с отвращением.
Я страстно влюбилась в барменшу. Крутую мужеподобную бабу-ирландку по имени Джуди. Мы с ней такое творили на пару, обслуживая похотливых раскормленных дядечек. Одна усаживалась на клиента верхом, другая совала свою аппетитную задницу ему в морду. Мы целовались взасос, кусая друг друга за языки, чтобы не рассмеяться.
Середина недели. Работы немного. Я всегда беру смены после обеда. Хотя они не такие прибыльные, как вечерние, мне нужно, чтобы вечера были свободны. Одна из танцовщиц притащила марочки с кислотой — по три бакса за штуку. Купила две. Сразу же заглотила. Ждала прихода. К шести вечера так и не ставило. Похоже, меня наебали.
Пошла в сортир выкурить косячок — на пару с Эви, миниатюрной пуэрториканкой-танцовщицей с растяжками на животе после рождения двух детей. Она пригласила меня к себе в гости, покушать и выпить. Выкурить парочку косяков отличной ямайской дури. Мне по-прежнему не вставляло, и я решила принять приглашение.
Мы взяли такси до Квинса. Настроение после травки было самым что ни есть приятственным. Эви сказала, что дети уже должны спать, а ужин -стоять на столе. Муж приготовил какую-то кубинскую жрачку: юкка, соленая треска, рис и бобы. Я в первый раз слышала, что у нее есть муж. Я думала, что она, как большинство танцовщиц, либо разведена, либо вообще никогда не была замужем. Дело принимало неожиданный оборот.
Их квартира располагалась на верхнем этаже в старом викторианском здании на реконструкции. Мы еще не успели выйти из такси, а я уже почувствовала латиноамериканские ароматы свиного жира и жареных бананов. У кого-то играла музыка. Сексуальные ритмы сальсы пробивались на лестницу — приятное разнообразие после шести часов «Crazy» Патси Клайн и «I Will Survive» Глории Гейнор… неизменного раздражителя во всех стрип-барах.
Муж, троюродный брат Кастро, встретил нас на пороге теплой улыбкой и по-медвежьи крепкими объятиями. Сказал, чтобы мы проходили— садились, снимали туфли… мы, должно быть, устали после работы. Сказал, если нам хочется, можно пока прилечь-отдохнуть, ужин будет готов через двадцать минут. Выдал нам с собой бутылку дешевого испанского вина и толстый косяк.
Эви взяла меня за руку и повела на экскурсию по квартире: маленькие диванчики с ярко-красной дешевой атласной обивкой, потертые мексиканские ковры, игрушки разбросаны по всем углам, над огромной кроватью вместо полога на четырех столбиках гордо растянут кубинский флаг — должно быть, фамильная ценность. Она предложила прилечь, задрать ноги. Отрешиться от засаленной атмосферы Дикого Запада. Когда ты шесть часов кряду разносишь напитки по залу, мозги к концу смены совсем атрофируются. Можно немножко вздремнуть — чтобы прийти в норму.
Мягкая постель, тихий голос Эви и травка сделали свое дело. Я начала отрубаться, как только моя голова коснулась подушки. Плохие сны. Тревожные кошмары. Кислота все-таки вставила мне — во сне. Мне снились маньячные мясники, которые развешивали на мясных крюках молоденьких девушек. Срезали филе с их интимных частей хирургическими инструментами. Кусочки тонкой, мочащейся кровью плоти. Женская кастрация. Их истошные вопли вырвали меня из кошмара. Я проснулась и обнаружила, что это орет один из эвиных чад — на огромных и волосатых ручищах папы-кубинца. Который стоял в изножье кровати. И внимательно наблюдал, как Эви тычется мне в лицо промежностью. Я проснулась на пике прихода. Ее пизда была как огромная опухоль у меня перед глазами. Губы сочились кровью. Лиловые, розовые, кроваво красные — все израненные. Громадное насекомое шевелило своими склизкими складками буквально в нескольких дюймах от моего лица. Я как бы выпала из реальности. Впала в истерику. Стала орать на ее мужа, мясника-маньяка. Кричала, что я все знаю… что он сделал с другими… и что хочет сделать со мной. Почему он меня раздел… и где, блядь, моя одежда?! Грозилась вызвать полицию, если он сию же секунду не вызовет мне такси. Надо было скорей выбираться оттуда. Они принялись орать друг на друга на испанском: он орал ей, какого черта она привела в дом какую-то психопатку, она орала ему, что нечего было подглядывать. И оба ребенка истошно орали тоже.
Я схватила свою одежду и бросилась в ванную, поскользнулась на детской игрушке и с размаху въехала головой в зеркало. Они подумали, что я крушу мебель. Меня прихватило так, что я ничего уже не соображала. Стены истекали кровью, пространство сворачивалось в пляске безумных цветов. Кое-как натянула на себя одежду. Кое-как добралась до выхода.
Забыла, что первый этаж на реконструкции. Леса, стремянки, какие-то пыльные занавески — запутанный лабиринт. Я думала, что уже никогда не найду выход. Потом услышала, как сигналит такси, и пошла на звук. Плюхнулась на заднее сидение.
— Манхэттен, центр, куда угодно… — у меня в ушах так и стояли истошные детские вопли. Я все твердила себе: — Успокойся, это просто приход.
Я чувствовала, болезненно расширяются как у меня зрачки. Все виделось выпуклым — словно мир
