Каждый пытается пережить самого себя, в его многочисленных трещинах и изломах, и при этом еще — победить и сломить непреклонного и беспощадного оппонента, который плюется в ответ точно таким же почти смертоносным ядом такой же расшатанной и отравленной психики.
Вампиризм, от которого я всегда рьяно открещивалась, даже когда меня тыкали носом в обглоданные остатки моей последней добычи, еще подрагивающей в предсмертной агонии.
Меня стало пугать мое собственное либидо. Мои ненасытные аппетиты, извращенные желания, постоянный зуд — зверь, всегда бьющийся в двери. Вечные поиски безымянных, безликих незнакомцев. В надежде найти того — одного, десятерых, сотню, — кто сумеет унять этот гложущий голод, утолить эту невыносимую жажду. Того, на ком изнурительный поиск — еще и еще — наконец, прекратится.
Я была сексуальной хищницей, с одной только потребностью — в пище. Я охотилась, чтобы насытиться. Чтобы найти, наконец, кого-то, кого угодно, кто даст мне именно то, что мне нужно. Вечный, неутолимый голод. Истреблять, поглощать, обладать — отбирать у них то, что напоминало мне в них себя. Негасимое свечение, крошечная точечка на радаре — мертвая звезда, призрак которой будет вечно отбрасывать тень. Я тщетно искала себя, с готовностью исчезая в других.
Никто за тебя не заполнит твою внутреннюю пустоту. Только ты сам. Но понимаем мы это только тогда, когда, неразборчивые и жадные, забьем под завязку ненужным, бессмысленным хламом все отверстия, все дырки, все бреши. Конченые люди. Отбросы. Человеческий мусор. А голод по-прежнему гложет тебя изнутри, и особенно, если предмет вожделений представляется смутно, навеки неуловимый. Голод не утолит ничто. В сексе, в еде, в наркоте. И ты скармливаешь ему в невозможных количествах бесполезную стимуляцию, информацию, тривиальные фразы, случайные связи, бессвязные факты и образы. И бесчисленные поебки, о которых ты забываешь уже назавтра.
И чем больше сжираешь… тем больше хочется. Замкнутый круг постоянной неудовлетворенности. Когда ничто тебя не насыщает. Даже в снах.
Сны были как бредовые припадочные галлюцинации. Сплетение изломанных рук и ног в корке запекшейся крови. Маньячная оргия, когда сотни тел сцепляются друг с другом как будто в замедленной съемке — ретроспективные эпизоды плохого кислотного трипа, гибрид Босха и Банди. Шрамы и синяки расходятся, как варикозные вены, под черным светом. Призраки всех, с кем я трахалась, хлынули, как наводнение, выходящее из берегов памяти.
История, низведенная до тысячи кадров, разметавшихся в воздухе, как разрозненные фрагменты с порванной пленки в старом кинопроекторе. Вглядываешься в мелькание образов, напряженно пытаясь вспомнить — пытаясь узнать. Пытаясь вырваться из этого замкнутого пространства, где время тлеет.
Мне так хотелось сбежать из тюрьмы истомленной плоти, растаять в млечном сиянии: в глазах — туман, в голове — ни единой мысли. Впасть в перманентную амнезию, в кататонию, где нет никаких обязательств — врагов свободы. Где нет ни снов, ни памяти, ни видений. Где можно забыть — навсегда. Забыть все слова, лица, кошмары. Но я не могла. Не могла забыть. У меня слишком хорошая память. Я помню каждый нюанс, каждую деталь. Здравый смысл заставляет меня вспоминать — все самое мерзкое, самое отвратительное. Здравый смысл требует очищения. Искупления. Мне надо выдавить из себя все отравленные мысли, все скверные поступки, все злые намерения — всю заразу. Иначе болезнь обострится. И я умру.
И еще я боялась, что Смерть ждет на подхвате. И когда жизнь закончится здесь, она тут же продолжиться там. Бесконечная полоса препятствий. Забытое богом пространство, где тоже не будет прощения пропащим душам. Разбитый вдребезги сон наяву, где воплощаются все твои самые худшие страхи. Гнетущая и унылая панорама, где даже Смерть не приносит покоя и избавления, потому что все то, что ты делал не так, снова вернется и будет тебя терзать. Как будто борьба никогда не кончается. Как будто покоя и мира не будет уже никогда. Хотя мир и покой мне чужды по природе. Природе зверя.
Мне было страшно. Я боялась, что отражения сотни тысяч жизней, разлитых по океану истории, все- таки накроют меня с головой, и я утону. Я была крепко завязана на невидимых годовщинах, которые отмечали все, что было мной; всех, кого я знала. Всех, кем я была. Но этого все равно было мало. Почему-то я себя чувствовала отчужденной от своих собственных переживаний, когда эти волны захлестывали меня, размывая границу между реальностью и фантазией. Между прошлым и настоящим. Между моей собственной жизнью и тысячей других жизней, которые я истребила — потребила — в мечтах и кошмарах.
Мне надо было перепрограммировать себя. Настроить защиту против себя же. Изобрести для себя ритуальное очищение. Избавиться от блуждающей порчи — не моей. Тех, других. Пришло время для детоксикации. И не только от алкоголя, секса и наркоты, но и от требовательных пиявок, которым всем от меня что-то надо — чтобы я вылечила их болячки. От своего собственного неуемного распутства. Пришло время выявить и прижечь самую главную рану. Искупить первородный грех — причину моей болезни.
Научиться, как заменить Это, Их, Хочу, Боль, Ярость, Печаль, Потерю на Исцеление, Силу, Мудрость, Осуществление, Удовлетворение.
Я решила закрыться в доме и вообще никого не видеть. Добровольное заключение. Вынужденная изоляция. Годичный отпуск. Отступление в себя. В себя во множественном числе. Прятки в зазеркалье. Зеркало стояло в ногах кровати. Искаженные отражения уходили в кривящуюся бесконечность. Я была одержима своим отражением; миллион перекошенных статуэток, все черты чрезмерно преувеличены, каждый изъян — словно новый деликатес. Трепетное изумление перед способностью тела к обновлению. К регенерации. Каждый добровольный оргазм — как упражнение на продление жизни. Я дала полную волю своему нарциссизму, восторженно созерцая скульптурную форму женского тела.
Я начала понимать, сколько энергии я безрассудно проматывала на других. То есть, на мужиков. На мужиков, неспособных понять, что мне всегда будет хотеться большего, чем они могут мне дать. Большего, чем вообще справедливо требовать. Мне всегда будет хотеться чего-то такого, что не даст мне никто — даже если он будет знать, как. Потому что мне были нужны не они. Мне нужна была я. Мне надо было вернуть себе то, что могла бы вернуть только я — себя. Способность получать удовольствие. Я просто использовала мужиков, чтобы стимулировать себя. Стимулировать этот необходимый выброс адреналина, так чтобы мне все-таки вставило и унесло высоко-высоко. Стимулировать этот белый слепящий свет, которым сопровождается каждый оргазм. Этот божественный взрыв, который проходит сверкающей рябью через все тело, и ты понимаешь, что ты действительно жив. То есть, по-настоящему жив.
И что когда-нибудь ты неизбежно умрешь. Но разве Смерть — это не наивысший оргазм, возвращение в тот потусторонний космос, который действительно произошел от Большого Взрыва, ослепительной вспышки в предельном хаосе, и резонанс этого взрыва отдается в вибрациях, которые мы так отчаянно тщимся воспроизвести во всем, что бы мы ни делали. В каждом вздохе. В каждом оргазме. Сымитированном или подлинном — все равно.
Я всегда была очень тщеславной. И только тщеславие меня спасло. Не дало мне сойти с ума. Не дало выпасть за борт. Я во всем доходила до крайности — в страсти, в жадности, в ненасытности. Но я всегда знала, когда надо сказать себе «хватит». Когда надо сдержаться. Я всегда знала, где надо остановиться,
