его о валун и выбросил.

Ленни взглянула на индейца.

— Он совсем юный, — прошептала она.

— Старше уже не станет, — сухо ответил отец.

Старик отличался терпением. Враги, по-видимому, скрывались где-то поблизости, и он занял прежнюю позицию, затаившись и обдумывая, как выпутаться из создавшегося положения.

Лошадь надо сохранить, во что бы то ни стало. Она еще понадобится им, когда они достигнут цели путешествия. Пища, вода и новая подкова вернут ей силы. Но куда идти дальше? Если обогнуть базальтовые скалы, то скоро окажешься в песках, которые поглотят звуки шагов. А милей дальше начинался вход в Хай-Лоунсэм. Конечно, о безопасности говорить не приходится, если кругом индейцы, но все же для стоянки это лучшее место, к тому же хорошо знакомое. Кроме того, там есть вода. Он тщательно продумал все, что они должны будут сделать с наступлением темноты, и свернул самокрутку. Больше от него сейчас ничего не зависело, и он ждал.

Отдых восстановит их силы… завтра будет долгий, долгий день.

На закате, когда первые тени поползли от стен утесов, Консидайн наткнулся на мустанга со сломанной ногой и перерезанным горлом. Он натянул поводья, остальные подъехали и остановились рядом, глядя на мертвое животное.

Объяснений не требовалось. Каждый из них понимал, что эта мрачная история может стать прелюдией к другой, гораздо более зловещей. Без лошади в пустыне, с апачами за спиной шансы выжить невелики. Даже не принимая во внимание индейцев, это не те места, по которым можно путешествовать пешком.

В этом мире никто из нас не может считать себя совершенно независимым от других, все мы оказываем друг на друга влияние, как бы мимолетно не было наше общение. А Ленни Спэньер оставила в душе человека по имени Консидайн отнюдь не мимолетный след.

Для каждого из четверых мужчин, нагруженных награбленным золотом, увиденное несло некое персональное сообщение. Все были расстроены, но молчаливые по натуре они не имели обыкновения делиться мыслями с другими, да и не смогли бы облечь свои чувства в слова. Им было тревожно за девушку, потому что там, в лавке Хони, каждый из них обнаружил, что она в какой-то мере ему не чужая. Ее свежесть, живость, очарование и искренность раскрыли в их душах нечто такое, о чем они не ведали прежде. Ленни оставила след в сердцах этих мужчин, и к тому, что она в опасности, они не могли относиться равнодушно.

К тому же под влиянием прочитанных когда-то бульварных романов в их умах собственный образ слился до некоторой степени с образом книжного рыцаряодиночки. (Ни один человек не свободен от типажей, которые литература навязывает ему.) А бульварный роман сделал героем Запада странствующего всадника, защитника слабых и обиженных. Конечно, сознательно они никогда не подражали тому образу, но сейчас почувствовали некоторую склонность последовать примеру своего книжного героя. Потому что для каждого из них Ленни олицетворяла сестру, возлюбленную, жену, которых у них не было и о которых иногда мечталось.

— Это лошадь девушки. — Дэч старательно откашлялся. — Нечего зря тратить время. Нам лучше не задерживаться.

И они не стали задерживаться… А перед ними в пыли тянулись цепочкой отпечатки копыт лошади, которую вели под уздцы.

Мысли каждого из них поневоле крутились вокруг Спэньера. Он изворотливый малый, успокаивали они себя, найдет выход… Иначе темные волосы Ленни будут украшать какой-нибудь индейский вигвам.

— Не наше дело, — ответил Харди. — Лично я намерен повидать ту мексиканскую молодку на пути в Сонору.

— Недалеко Тинахас, что в Педрагосе, — сказал Консидайн. — Едем.

И они повернули на юг, в пустыню, отделявшую их от мексиканской границы, оставив позади следы Ленни и Дэйва.

Прежде чем село солнце, путники увидели последний на сегодня дымок, который сначала был сплошным и поднимался в небо столбом, а затем резко прервался дважды. До того, как тьма накрыла землю, он кому- то о чем-то напомнил.

Ночь наступает в пустыне быстро, почти без сумерек. Летучая мышь резко снизилась и начала порхать над ними, зажглась первая звезда… Зазубренные гребни гор словно вгрызались в удивительно глубокую синеву неба. Тишину вечерней пустыни нарушали только голос койота, где-то далеко отрывисто тявкающего на луну, дробь копыт их лошадей да скрип седел.

Харди не выдержал молчания:

— У нас около шестидесяти тысяч! Шестьдесят тысяч золотом!

Ему никто не ответил. Они ехали к границе. Четверо мужчин, сделавшие в жизни ставку на оружие и насилие, готовые однажды от них и погибнуть. Один мечтал о встрече с женщиной в Мексике, другой хотел кутить на свою долю долго и беззаботно, метис вообще ничего не хотел. А последний не знал, чего хочет. Впрочем, он начинал опасаться, что уже знает.

Метис вдруг остановился.

— Пыль, — шепнул он. — Близко лошади. Сбившись в кучу и застыв в седлах, они ждали. Спэньеры прошли несколько часов назад, а другим белым тут неоткуда взяться. Вероятно, индейцы. Где-то поблизости они, должно быть, собирались разбить лагерь.

— Их много. Они на тропе войны.

— Как ты узнал? — спросил Харди.

— По запаху, — мягко ответил метис. — Запах боевой раскраски и тех вещей, которые приносят в бою удачу.

Прислушиваясь, они подождали еще немного. Одна из их лошадей нетерпеливо топталась. С наступлением темноты стало холодно. Разреженный чистый воздух пустыни, не имеющей растительности и воды, быстро теряет тепло.

Наконец маленький отряд двинулся в путь снова и несколькими часами позже остановился в нагромождении валунов, где беглецы могли чувствовать себя в относительной безопасности. Завтра им предстояло найти воду. Тинахас встречались редко, и пропуск хотя бы одного из них мог стать роковым.

Костер разводить не стали, двигаться старались бесшумно, спать улеглись в обуви, только сбросили с себя шляпы и ремни, держа, однако, оружие под рукой.

Небо было усыпано звездами. Метис никак не мог угомониться и все прислушивался и принюхивался. Наконец он спокойно сообщил:

— Дым от горящего дерева… Совсем рядом. Никто не произнес ни слова. Консидайн же вспомнил, как' однажды наткнулся на двух человек, которых индейцы подвесили над кострами вверх ногами и держали так до тех пор, пока у них не лопнули черепа. А Дэч подумал о бедолаге, привязанном к колу возле муравейника, доходившего ему до подбородка. Костер, дым от которого учуял метис, мог быть всего в сотне ярдов от них, но вероятнее не ближе, чем в полумиле. Консидайн устал, но спать расхотелось.

— Отдыхайте, — сказал он друзьям. — Я посторожу.

И, завернувшись в одеяло, привалился к огромной скале, вздымавшейся над их лагерем. Ночь была холодная, но приятная. Кто-то сломал ветку, и сразу запахло совершенно особенным острым запахом растения, которое индейцы считали колдовским. Консидайн зажег под одеялом самокрутку, прикрыв ее крошечный красный глазок ладонью, сложенной горстью, и сухой горячий вкус табака доставил ему настоящее наслаждение. Лошади щипали траву — такой мирный, успокаивающий звук… И запахи знакомые — лошадей, индейского колдовского растения, собственной грязной одежды. Постирает, когда приедет в Мексику, в дороге не до того.

Его мысли опять вернулись к Ленни. Почему воспоминания об этой стройной загорелой девушке в платьице, выцветшем от многих стирок, которое она носила с таким достоинством, опять тревожат его? Ее молодое тело под тонкой рубашкой… Ее холодные губы… А может, он уловил в ней одиночество, родственное своему, и в его душе родились более глубокие чувства, чем просто влечение к особе противоположного пола? Ответов на все эти вопросы у него не было. Он в последний раз глубоко затянулся самокруткой и погасил ее в песке, затем встал и, пройдя между лошадьми, зашел за скалу, где постоял, прислушиваясь. Было абсолютно тихо.