центре системы рабби Бунима.

— Я могу привести к раскаянию всех грешников, — сказал как-то рабби Буним, — но с одним условием — они не должны врать! Если человек не будет врать себе, если он будет видеть свой внутренний мир таким, какой он есть на самом деле, если он придет к ощущению Истины, то грех исчезнет сам.

В другой раз рабби Буним высказал ту же идею в еще более острой форме:

— Если ложь станет ненавистной людям, то в мир придет Освобождение. Никто не будет пытаться доказать, что, например, разврат — это не прегрешение, никто не будет преуменьшать его вредность. Но пока существует ложь, то человек врет сам себе, и поэтому он не видит, что ему надо исправлять.

В Пшиске требовалось, чтобы человек не допускал лжи даже в мысли. Человек должен выбросить из себя лживые мысли. Как и у всего остального, у правды должно быть внутреннее содержание — намерение. Недостаточно просто не врать вслух, нужно иметь при этом правильное намерение. Действие без чистых, правильных намерений — это вообще не действие, оно не соответствует Истине. Поэтому рабби Буним категорически запретил делать хорошие дела публично, из-за возможности того, что человек что-то сделает не из внутреннего побуждения, а ради одобрения другими людьми, ведь человеку это присуще даже на подсознательном уровне.

Еще находясь у рабби Бунима, рабби Мендл начал стремиться к уединению. Рабби Буним часто беседовал со своими учениками не в бейт-мидраше, за столом, как это принято у других равов, а в поле или в лесу. Там, под чистым небом или под сенью деревьев излагал он им свое учение. Далеко не всегда рабби Мендл присоединялся к ним, часто он оставался один на постоялом дворе или уединялся в лесу.

Это стремление к уединению, к обособленности, которое было заложено в рабби Мендле с детства, приобрело в Пшиске свою законченную, крайнюю форму. Почти всегда он ходил один, погруженный в свои мысли, сосредоточенный. Его скептическое восприятие мира тоже делало свое дело. В нем боролись два противоположных свойства. Одно — восхищение окружающим миром, его великолепием, другое — скептицизм, критическое восприятие, толкающее его познать тайны Мироздания. Так или иначе, но внутренней гармонии у него не было.

У рабби Мендла был старший брат-купец, решительный противник хасидизма. Когда рабби Мендл первый раз вернулся из Люблина, то брат спросил его:

— Ты что, Мендл, совсем с ума сошел? Зачем ты связался с хасидами?

Рабби Мендл ответил ему:

— Ты помнишь, брат, яблоню, которая росла у нас во дворе? Когда мы были маленькими, мы забирались вместе с другими детьми на самую верхушку и рвали там яблоки. Даже в субботу мы не могли удержаться от этого. Однажды в субботу я тоже забрался на эту яблоню и уже держал в руке яблоко, собираясь сорвать его, и в эту минуту я вспомнил, что сегодня суббота, и не стал срывать его.

Но я все же остался на дереве и решил его сорвать ртом, так как считал, что если сорвать ртом, а не руками, то это не будет прегрешением. Но в момент, когда яблоко уже было зажато моими зубами, мне пришла в голову мысль, что я все равно нарушаю субботу. Я оставил яблоко и спустился вниз. С тех пор я сначала думаю, а потом делаю.

Когда старший брат выслушал это, он вспомнил, что когда Мендлу было всего 4 года, этой яблони у них уже не было.

Скептицизм, критическое, недоверчивое восприятие, склонность ничего не принимать на веру, создали стену отчуждения между ним и даже самыми близкими друзьями. Он отличался от них и мыслями, и поведением. Он не сблизился ни с одним из учеников рабби Бунима. Он общался только с теми, кто был хоть немного близок ему по духу.

В Пшисской группе был молодой человек с выдающимися способностями по имени Ицхак Меир из Варшавы. Несмотря на возраст, он уже был широко известен в религиозных кругах. В народе этот человек был известен по названию написанной им книги — «Хидушей рабби Ицхака Меира». Он чувствовал величие Мендла и решил во всем ему подражать — и во внешнем, и во внутреннем, скрытом постороннему взгляду.

Как-то раз, в праздник Рош а-Шана, лучшие ученики рабби Бунима собрались за праздничным столом. Когда приблизились сумерки, они все встали и начали молиться. Вдруг рабби Мендл, который тоже там был, сказал, что не хочет и не будет молиться в данный момент. Именно тогда рабби Ицхак Меир сблизился с рабби Мендлом, и между ними возникла духовная связь, которая не прерывалась до конца их дней.

В одной из бесед в те дни рабби Мендл начал рассказывать о древних временах, о событиях, которые происходили в предыдущих перевоплощениях так, как будто они происходили сейчас, в этот момент. В частности, рабби Мендл подробно описывал спор между Моше Рабэйну и его противником Корахом.

Он рассказывал так живо и подробно, что один из учеников не выдержал и спросил: «А на стороне кого, Моше или Кораха, был ты сам, Мендл?» Рабби Мендл ответил улыбаясь: «А я не вмешался в этот спор».

К удивлению товарищей, рабби Мендл продолжил:

— Корах не был базарным торговцем. Моше сам намекает на это, говоря людям Кораха: «Попросите также священство». Разумеется, у Кораха было достаточно оснований просить священство, конечно, Корах знал много. Кто слышал требования Кораха — стоял перед серьезным испытанием, чтобы преодолеть соблазн и не присоединиться к лагерю Кораха. Тем, что я стоял в стороне, я оказал большую услугу Моше.

Уже в Пшиске рабби Мендл не скрывал свой буйный дух и свои мысли. Для него не существовало никаких ограничений, никаких авторитетов, даже самых величайших. Тем не менее, ему это прощалось, так как все чувствовали его величие.

Рабби Мендл имел крайне оригинальное мышление, он сам был источником мудрости. Тем не менее, иногда он называл себя «Талмид-хахам» («Ученик Мудреца»), объясняя, что он ученик мудреца рабби Бунима. Однако трудно считать рабби Мендла чьим-то учеником в обычном смысле этого слова. Разумеется, рабби Мендл много взял от двух своих великих равов — Святого Йегуди и рабби Бунима, но его постижение Творца и величие пришли к нему путем его самостоятельной духовной работы.

Рабби Мендл продолжал идти по пути своих равов, но его шаги были шире и энергичнее. Две черты, которые составляли основу учения его равов — Истина и Знание, приобрели у рабби Мендла свою законченную форму, и никто другой не смог бы сделать это так, как он.

В этот период жизни у рабби Мендла была великая мечта, точнее замысел, причем он свято верил, что сможет осуществить его. Он попросил своих самых близких товарищей пойти с ним на прогулку в лес. Они гуляли по лесу много часов, прежде чем рабби Мендл открыл им свой замысел — создать хасидизм совершенно другого, нового типа, лишенный внешней хасидской мишуры, который бы полностью основывался на Каббале, фактически это была бы чистая Каббала. В это время он искал определенное число молодых парней, настойчивых, твердых в своих убеждениях, которые были бы готовы во имя распространения Каббалы среди масс порвать со всем материальным.

Влияние рабби Мендла на своих товарищей было безграничным, он стоял в центре группы молодых людей, мысливших в масштабах всего мироздания. Рабби Мендл был прирожденным вождем, духовным руководителем. С помощью одного взгляда, не говоря ничего, он правил другими, передавая им свои желания и влияние.

До нас дошел один рассказ об этом периоде, который передал рабби Фейбель из Грицы, основатель династии адморов из Александра:

— Это были тяжелые дни. В доме рабби Мендла не было даже буханки хлеба, у его жены не было денег купить кровать для детей. Рабби Мендл отказывался принимать подарки даже от самых близких.

Я предложил рабби Мендлу рассудить тяжбу между двумя богатыми людьми, жителями Варшавы. Эта тяжба была очень сложной и запутанной. Рабби Мендл спросил меня: «Ну, а что будет мне от этого?» Я ответил: «Оплата за твои старания». Рабби Мендл вскинул свои черные брови, взглянул гневно на меня и сказал только три слова: «А? Деньги? Тьфу!» — и плюнул. Рабби Фейбель добавил, что эти три слова врезались в его сердце до такой степени, что с тех пор его тошнило при виде денег.