моему, перед нами различные кризисные ситуации. Они, конечно, некоторым образом связаны между собой, но по сути своей разные. Итак, приступим к первой проблеме. Нам больше ничего не остается, или я не прав?

– Нельзя только забывать, что мы в полном неведении! – резко возразил Даусон.

– Заверяю вас, будут приняты все меры, чтобы взять его живым, как это сказано в распоряжении, но исполнителям, согласитесь, должны быть предоставлены и иные возможности.

– Значит, им объяснят, что они имеют дело с предателем? Но тогда при малейшем поводе он будет убит. Повторяю, я не согласен с вашим решением.

Стерн внимательно взглянул на Даусона и увидел в его глазах сомнение и усталость. Помолчав немного, начальник консульских операций произнес:

– Что ж, если наши мнения разошлись, еще есть время.

– На что? – поинтересовался Миллер.

– На то, чтобы передать все дело в кабинет Мэттиаса. Не знаю, смогут ли они добраться до старика, понимая, что отпущенное нам время неумолимо сокращается. Я сам пойду к ним и доложу о ситуации. – Стерн щелкнул переключателем и сказал в трубку: – Рим? Простите, что задержал вас, но дело обстоит не так просто. Держите судно под постоянным наблюдением с воздуха и направьте своих людей на Коль-де- Мулине. Инструкции им будут переданы по радио по известному шифру на обычной частоте. Если не поступят дополнительные приказы до момента высадки, пусть выходят на связь с вами каждые пятнадцать минут. Вы останетесь на этой линии. С данного момента она закрыта для всех, кроме вас. Свяжемся с вами, как только сможем, я или кто-нибудь повыше. Пароль – «Двусмысленность»… Поняли? «Двусмысленность». Пока все, Рим. – Стерн положил трубку, щелкнул тумблером и встал со стула. – Я с отвращением приступаю к выполнению своей миссии, – сказал он. – Это ведь наша обязанность служить всевидящей, всеслышащей защитой с тысячами глаз и ушей. Те, кто выше нас, занимаются общим планированием. Другие – реализуют их задумки, мы же обязаны либо отвергнуть, либо одобрить эти планы. Самые ответственные решения принимаются здесь. И это наша основная функция, будь она проклята.

– Нам и раньше приходилось прибегать к посторонней помощи, – заметил психиатр.

– Только по тем вопросам тактики, на которые не мог ответить Огилви, но никогда по проблемам такого рода, как сейчас.

– Дэн, мы не должны изображать из себя совет директоров крупной корпорации, решающий все проблемы, – сказал Даусон. – Мы не изобретали Коста-Брава, а получили его в наследство.

– Я понимаю, – ответил Стерн, направляясь к дверям. – Полагаю, это может служить нам некоторым утешением.

– Вы не хотите, чтобы мы составили вам компанию? – спросил Миллер.

– Нет, я изложу ситуацию без всякой предвзятости.

– Никогда в этом не сомневался, – вставил юрист.

– Мы соревнуемся в беге с часами в Риме, – продолжил Стерн. – Чем меньше людей будет присутствовать при разговоре, тем меньше возникнет вопросов. Безумец или нет? «Не подлежит исправлению» или подлежит?

Стерн открыл дверь и покинул комнату. На лицах обоих оставшихся в помещении стратегов можно было прочесть явное облегчение.

– Вы осознали, – начал Миллер, поворачиваясь на стуле к Даусону, – что впервые за три года в этой комнате прозвучала фраза: «боюсь, что я не смогу вас поддержать»? Не обычное: «я так не считаю» или «я не соглашаюсь», а совсем иное: «я вас не поддерживаю».

– Я не мог поступить иначе, – сказал Даусон. – Дэниел по складу ума статистик. Он видит числа, их доли, уравнения, суммы – все это приводит его к нужным выводам. Он гений и своей статистикой спас сотни жизней. Я же юрист – и вижу прежде всего возможные осложнения, скрытые последствия и побочные результаты. Одна сторона против другой стороны. Прокуроры, впадающие в ярость от того, что закон запрещает им в ходе процесса сопоставлять те или иные факты. По их мнению, это следует позволить. Преступники, возмущенные крошечными ошибками свидетелей, хотя единственный настоящий объект возмущения – это их преступления. Все это прошло перед моими глазами, Пол, и бывают случаи, когда даже самое точное сложение цифр не дает правильного ответа. Ответ содержится в субстанции, которую вы не можете точно определить.

– Как странно. – Психиатр поднял глаза на юриста. – Я хочу сказать о различиях между нами: Дэниел видит цифры, вы – последствия и осложнения, я же – возможные действия, при этом основываясь лишь на маленьких фрагментах, частностях.

– Коробке спичек, например.

– Да, и спичек тоже. Я верю в их значение, убежден в том, что они говорят правду.

– Я тоже верю. Во всяком случае, в то, что они открывают перед нами определенные возможности. И это осложняет ситуацию, «начальник», как сказал бы Огилви. Если реально то, что разум Хейвелока в порядке, то он, следовательно, говорит правду. Девушка, чья виновность была умело сфальсифицирована в одной из наших секретнейших лабораторий, жива и спасается бегством. Ростов в Афинах… наживка, по неизвестной нам причине не схваченная Лубянкой… советский агент в доме № 1600…[26] Сплошные осложнения, доктор. Майкл Хейвелок нам просто необходим, чтобы разгадать эту хитроумно запутанную тайну. То, что произошло, если это произошло, не может не приводить в ужас. – Даусон резко отодвинулся от стола и поднялся на ноги. – Я должен вернуться в свой кабинет. И оставлю записку Стерну на тот случай, если он захочет еще потолковать со мной. Как вы на это смотрите?

– Что?.. О нет, спасибо, – ответил погруженный в свои мысли Миллер. – В пять тридцать я провожу психотерапевтический сеанс в госпитале. Пациент – морской пехотинец, бывший заложником в Тегеране. – Вскинув глаза на Даусона, медик добавил: – Все это так страшно, не правда ли?

– Да, Пол. Очень страшно.

– Мы поступили правильно. Никто из подчиненных Мэттиаса ни при каких обстоятельствах не объявит Михаила Гавличека «не подлежащим исправлению».

– Я знаю. Именно на этом и строился мой расчет.

Стерн, начальник Консульских операций, вышел из кабинета Секции «Л», расположенного на пятом этаже здания государственного департамента США. Он аккуратно закрыл за собой дверь, оставив за ней нерешенную проблему, и почти забыл о ней. Но до этого он тщательно выбирал человека, на которого можно было бы переложить ответственность и который свяжется с Римом при помощи пароля «Двусмысленность», чтобы сообщить о принятом решении. Этот человек входит в близкое окружение Энтони Мэттиаса и пользуется безграничным доверием государственного секретаря. Прежде чем принять решение, он тщательнейшим образом проанализирует все возможные варианты… и, несомненно, сделает это не один.

Дело было доложено четко и ясно. Если Хейвелок в своем уме и говорит правду, значит, он способен нанести огромный ущерб делу, поскольку считает, что его предали. Это так же означает, что в Вашингтоне в совершенно немыслимом месте созрела измена – кризисная ситуация, уже другая, но имеющая отношение к первой. Возникает следующая альтернатива. Объявить ли Хейвелока лицом, «не поддающимся исправлению», и уничтожить до того, как он успеет нанести непоправимый ущерб разведывательным операциям по всей Европе? Или приказ о казни пока отменить в надежде на то, что произойдет нечто, способное примирить этого человека с теми, кто превратил его в невинную жертву?

Чтобы осуществить второе, был единственный путь. Перехватить женщину на Коль-де-Мулине и, если она окажется Дженной Каррас, доставить ее Хейвелоку. Пусть объединят усилия и вдвоем разрешат второй, более опасный кризис здесь, в Вашингтоне. Но как быть, если это окажется не Каррас, а советская фальшивка? Что, если Каррас не существует и вместо нее действует марионетка, задавшаяся целью лишить человека разума и заставить совершить измену? Как действовать в этом случае? Не исключено, что она жива, но захватить ее не удастся. Станет ли Хейвелок прислушиваться к словам убеждения? Станет ли их слушать Михаил Гавличек, жертва, ребенок, переживший Лидице и советскую оккупацию Праги? А может быть, он увидит предательство там, где его не существует, и сам начнет предавать? Оправдана ли в таком случае отсрочка казни? Ни в коем случае, видит бог, если агентурные сети будут уничтожены, а агенты попадут на Лубянку. Но неужели человек должен умереть только потому, что оказался прав в своих