– Борьба для него закончилась с убийством Яна Массарика 10 марта 1948 года и последовавшим за тем полным крушением социал-демократов.

– В каком смысле закончилась?

– Он исчез. То ли был отправлен в сибирские лагеря, то ли упокоился в одной из безымянных могил под Прагой. Его политические друзья не замедлили приступить к действиям. У чехов и русских есть поговорка: «Сегодня игривый щенок – завтра волк». Они спрятали юного Гавличека и связались с британской секретной службой МИ-6. У кого-то заговорила совесть, и парнишка был тайком вывезен в Англию.

– Таким образом воплотилась в жизнь поговорка о щенке и волке, – вмешался Огилви.

– Да. И в совершенно непредвиденной для русских форме.

– Как возникли Уэбстеры? – спросил Миллер. – Ясно, что они заботились о нем здесь, в США, но ведь мальчик сперва находился в Англии.

– Все произошло в результате случайного стечения обстоятельств. Уэбстер был полковником резерва, приписанным к Верховному командованию. В сорок восьмом он оказался по служебным делам в Лондоне. Его сопровождала жена. В один прекрасный вечер за ужином с друзьями военных лет они услышали о юном чехе, вывезенном из Праги и помещенном в сиротский дом в Кенте. Одно повлекло за собой другое: у Уэбстеров не было детей, история мальчика, почти неправдоподобная, заинтриговала их, и они отправились в Кент провести с юным Гавличеком беседу. Здесь так и сказано «беседу» – какое холодное слово, не так ли?

– Но сами Уэбстеры, видимо, не были холодными людьми.

– О, конечно же нет. Уэбстер принялся за дело. Пришлось сочинить кое-какие документы, обойти некоторые законы, ребенок получил новое имя и был доставлен сюда. Гавличеку повезло. Он попал из английского приюта в комфортабельный дом в богатом американском предместье, рядом с одной из лучших в стране средних школ и Пристонским университетом.

– Под новым именем, – заметил Даусон.

– Наш полковник и его супруга считали, – с улыбкой сказал Стерн, – что пребывание в Гринвиче обязательно требует американизации, кроме того, они ссылались на необходимость соблюдать некоторую конспирацию ради безопасности ребенка. Что же, у каждого из нас свои маленькие слабости.

– Но почему же в таком случае они не дали ему своего имени?

– Мальчишка не согласился бы. Как я уже заметил, в нем постоянно жили воспоминания. «Неизгладимые впечатления», по выражению Пола.

– Уэбстеры еще живы?

– Нет. Сейчас им было бы лет под сто. Оба умерли в начале шестидесятых, когда Хейвелок учился в Принстоне.

– Там он и повстречался с Мэттиасом? – Вопрос Огилви звучал скорее как утверждение.

– Да, – ответил начальник консульских операций. – И это смягчило удар. Мэттиас заинтересовался молодым человеком, не только из-за его работы, но еще и потому, что его семья была знакома в Праге с семьей Гавличеков. Они принадлежали к интеллектуальной элите страны – обществу, разгромленному немцами и добитому русскими, которые, преследуя свои цели, похоронили тех, кому удалось выжить.

– Мэттиас знал историю Хейвелока?

– Да. От А до Я, – ответил Стерн.

– В таком случае письмо в досье по Коста-Брава приобретает гораздо больший смысл, – сказал юрист. – Я говорю о записке Мэттиаса Хейвелоку.

– Он настаивал на том, чтобы ее обязательно включили в набор документов, – сказал Стерн. – Нам это было заявлено весьма четко, дабы избежать недопонимания. Предпочти Хейвелок не участвовать в операции, нам предписывалось бы санкционировать отказ.

– Знаю, – ответил Даусон. – Но, прочитав в записке о пережитых Хейвелоком в юные годы страданиях, я решил, что Мэттиас имеет в виду только гибель его родителей во время войны. Я и не подозревал того, о чем услышал сейчас.

– Теперь вы все знаете. Мы знаем. – Стерн вновь обратился к психиатру: – Ваш совет, Пол?

– Он совершенно очевиден, – сказал Миллер. – Доставьте его сюда. Обещайте ему все, но обязательно привезите в Вашингтон. Мы не можем допустить нежелательного хода событий, опасных случайностей. Доставьте его живым.

– Согласен, это оптимальный вариант, – прервал медика рыжий Огилви. – Но мы не должны полностью исключать и иные возможности.

– Ни в коем случае, – сказал доктор. – Вы же сами все уже сказали. Нам приходится иметь дело с параноиком. «Чокнутым». События на Коста-Брава носили для Хейвелока чрезвычайно личный характер. Весьма вероятно, что они послужили взрывателем к мине замедленного действия, заложенной тридцать лет тому назад. Какая-то часть его вернулась в прошлое и вновь защищает себя. Он возводит линию обороны против возможного нападения врагов. Снова скрывается в лесу после казней, увиденных в Лидице, снова действует в детской бригаде с привязанной к телу взрывчаткой.

– Об этом, кстати, упоминает в своем донесении Бейлор. – Даусон взял со стола телеграмму. – Вот оно: «запечатанные конверты»… «безымянный адвокат»… Он вполне на это способен.

– Он способен на все, – продолжал психиатр. – Для него не существует никаких правил. Начав галлюцинировать, он может переходить из фантазии в реальность и в каждой фазе преследовать двоякую цель: во-первых, найти новые подтверждения того, что на него ведется охота, и, во-вторых, попытаться всеми возможными способами защитить себя.

– А как насчет встречи с Ростовым в Афинах?

– Мы не знаем, был ли вообще в Афинах какой-то Ростов, – сказал Миллер. – Возможно, Хейвелок встретил на улице кого-то, похожего на Ростова, и тогда эта встреча от начала до конца плод его воображения. Нам известно, что Каррас работала на КГБ. С какой стати человек в положении Ростова вдруг направится в Афины, чтобы отрицать очевидный факт?

Огилви чуть наклонился вперед и произнес:

– Бейлор сообщает, что Хейвелок расценил действия Ростова как «прощупывание» и при этом утверждал, что русский имел возможность похитить его.

– Почему же он этого не сделал? – спросил Миллер. – Бросьте, Ред. Вы десять лет на оперативной работе. «Прощупывание» или не «прощупывание», но, окажись вы на месте Ростова и зная дела на Лубянке, вы вряд ли упустили бы возможность захватить Хейвелока в обстоятельствах, вытекающих из донесения. Разве не так?

Огилви задумался, глядя на психиатра, и после некоторой паузы ответил:

– Нет, не упустил бы. Потому что при необходимости мог освободить его раньше, чем стало бы известно о похищении.

– Именно. Поведение Ростова представляется нелогичным. Поэтому и возникает вопрос: а был ли Ростов в Афинах или вообще где-нибудь? Не плод ли это фантазии нашего пациента, страдающего манией преследования?

– Из донесения Бейлора следует, что Хейвелок говорил дьявольски убедительно, – вмешался в разговор юрист Даусон.

– Галлюцинирующий шизофреник (а мы, вне всяких сомнений, имеем дело именно с таковым) может казаться чрезвычайно убедительным, потому что сам абсолютно верит в свои слова.

– И все-таки вы не можете быть до конца уверенным в своем выводе, Пол, – возразил Дэниел Стерн.

– Конечно, не могу. Но мы уверены в одном… нет, в двух фактах: Каррас работала на КГБ и убита на Коста-Брава. Улики в пользу первого неопровержимы, а второе подтверждается двумя независимыми друг от друга свидетелями, причем один из них – сам Хейвелок. – Психиатр обвел взглядом участников совещания. – Основываясь на этом, я имею полное право поставить диагноз, на этом и на сведениях, полученных сегодня о некоем Михаиле Гавличеке. Мне не остается ничего иного. Да и вы в конечном счете просили всего лишь совета, а не установления абсолютной истины.

– Обещайте ему все, что угодно… – повторил Огилви. – Как в самых паршивых рекламных объявлениях.

– Но доставьте его сюда, – закончил фразу Миллер. – И сделайте это как можно скорее. Уложите его в