работы. Она называется Нюрнбергским синдромом. Потрясения, которые мы испытали, накопившиеся вопросы, как бы глубоко они ни были захоронены, могут всплыть на поверхность. Какой-нибудь безымянный адвокат, «в случае подозрений, связанных…» и т. д., извлечет запечатанный конверт из сейфа.
– Господи, и это говорите вы? Неужели дело зашло настолько далеко?
– Как ни странно, но ничего подобного я не делал. Даже не думал всерьез о такой возможности. Сейчас я просто зол. Все остальное было высказано как предположение.
– Боже, ребята, в каком же мире вам приходится жить!..
– В том же, что и вам. Только мы остаемся в нем немного дольше и зарываемся чуть глубже. И именно в силу этого я не скажу, где вы можете меня найти. Я почуял тошнотворную вонь с Потомака. – Хейвелок склонился к собеседнику и говорил низким хриплым голосом, вновь перейдя почти на шепот: – Я хорошо знаю эту девушку. Сделать то, что она сделала, ей наверняка пришлось под сильнейшим нажимом. По отношению к ней совершена какая-то гнусность. Я хочу знать – какая именно и почему.
– Предположим, – начал неторопливо Бейлор, – предположим, вы правы, хотя лично я этого не допускаю. Вы уверены, что вам все расскажут?
– Все произошло так неожиданно, – сказал Майкл, откинувшись на спинку стула. Его тело было напряжено. Говорил он таким голосом, словно пересказывал в полудреме страшный сон. – Был вторник, и мы находились в Барселоне. Мы провели там целую неделю, Вашингтон предупредил нас, что в этом секторе ожидаются какие-то события. Из Мадрида поступило сообщение о том, что курьером доставлено сверхсекретное сообщение под грифом четыре ноля. Содержание сообщения предназначалось только для одних глаз – моих, если быть точным. Мадрид не мог переслать сообщение дальше – там нет фельдъегерской службы с достаточной степенью допуска к секретным документам. Мне пришлось лететь в Мадрид в среду утром. В посольстве я расписался за проклятый стальной контейнер и открыл его в помещении, охраняемом тремя морскими пехотинцами. Там были собраны доказательства того, что она натворила: информация, которую она передавала, – эти сведения она могла получить только от меня. Там же был и план операции по уничтожению. Я мог, если пожелаю, контролировать ее проведение. И я пожелал. Они прекрасно знали, что это единственный способ заставить меня поверить. В пятницу я вернулся в Барселону, а в субботу все было кончено… и я поверил. Всего пять дней, и неприступные стены рухнули. Там не было звука иерихонских труб. Пятно прожектора, крики и отвратительный треск выстрелов, приглушенные шумом прибоя. Всего пять дней… так неожиданно, так быстро – как финальное крещендо. Впрочем, это был единственный способ провести операцию.
– Но вы не ответили на мой вопрос, – негромким голосом прервал его Бейлор. – Почему вы решили, что они должны вам все рассказать? – Хейвелок бросил взгляд на подполковника и ответил:
– Да потому что они сейчас в панике. Дело дошло до вопроса «почему». Вопросы, потрясения… что из них окажется тем самым.
– Чем именно?
– Решение убрать меня не вызревало постепенно, подполковник. Его породило нечто совершенно неожиданное. Никого не удаляют со службы так, как меня, если увольнение является результатом постепенно накапливающихся проблем. Талант всегда представляет большую ценность. Опытный, талантливый оперативник ценен вдвойне – ему сложно подыскать равноценную замену. Проблемы пытаются устранить путем взаимных объяснений и в конце концов приходят к соглашению. Словом, исполняют все возможности, чтобы предотвратить уход талантливого сотрудника. Меня же не удерживали.
– Не могли бы вы высказываться более конкретно? – раздраженно сказал офицер.
– Если бы мог… Видимо, имеется нечто такое, что мне известно, или по крайней мере они так считают. Они боятся, что я это доверил бумаге и что эта запись может оказаться бомбой замедленного действия.
– И вы знаете, какого рода эта информация? – спросил Бейлор. В его тоне чувствовался профессиональный интерес.
– Нет, но обязательно узнаю, – ответил Хейвелок, неожиданно отодвинувшись вместе со стулом и собираясь уйти. – Вы можете им это передать. И еще скажите, что я разыщу ее. Это будет нелегко, потому что она теперь не с ними. Она скрылась, ушла в подполье. Я прочитал все в ее глазах. Но я ее найду…
– Может быть… – начал поспешно Бейлор, – может быть, если все, что вы сказали, окажется правдой, они захотят вам помочь?
– Это было бы лучше для них самих, – ответил Майкл, поднимаясь со стула и глядя сверху вниз на своего бывшего связного. – Я воспользуюсь любой помощью, которую смогу получить. А вы тем временем изложите им всю историю «со ссылкой на источник», как любит говорить один мой старый агент. В противном случае я сам заговорю. Когда и где – вы не узнаете, но заговорю в полный голос и прямо, без обиняков. И одно из моих слов окажется той самой бомбой замедленного действия, о которой мы уже упоминали.
– Только не натворите глупостей!
– Не стоит меня недооценивать – не натворю. Но поступить так с нами, с ней и со мной, просто нечестно, подполковник. Я вновь в игре, но теперь соло. Я свяжусь с вами.
Хейвелок повернулся, быстро вышел из кафе и очутился на виа Панкрацио.
Дойдя до виа Гальвани, Майкл пошел в сторону вокзала, где в автоматической камере хранения лежал его новый чемодан. И смешно, и грустно, неожиданно подумал Хейвелок. Ведь именно чемодан в автоматической камере хранения аэропорта Барселоны явился причиной приговора, вынесенного Дженне Каррас. Перебежчик из группы Баадера-Майнхоф – в обмен на тихую отмену смертного приговора, вынесенного ему in absenta[8], вывел их на чемодан в аэропорту. Немецкий террорист сообщил в Мадриде, что фрейлейн Каррас в легкодоступном месте имеет тайник, через который получает свежие инструкции. Это был типичный прием Военной контрразведки, у которой с остальным КГБ сложились довольно странные отношения. Таинственное и склонное к силовым действиям разведывательное ведомство позволяло своим глубоко законспирированным агентам, задействованным в особенно важных операциях, иметь такие тайники, если возникла необходимость срочно получить новые инструкции из Москвы, а иной связи и не было. Секретность иногда принимает извращенные формы, однако никто не осмеливается высказывать сомнения и задавать лишние вопросы. В том числе и он сам.
Кто-то входил с ней в контакт, передавал ключи, указывал местонахождение тайника. Комната, ячейка в камере хранения, иногда сейф в банке. Там хранился материал, в котором ставились новые задачи, возникающие по мере развития операции.
За два дня до того, как Майкл улетел в Мадрид, к ней подошел мужчина. Дело было в кафе на площади Изабель. Мужчина был пьян. Он пожал ей руку, расцеловал ее. Через три дня Майкл обнаружил в ее сумочке ключ. На следующий день ее не стало.
Да, там был ключ. Но кому он принадлежал? Он видел фотокопии заключений, сделанных в Лэнгли по каждому из предметов, обнаруженных в чемодане. Но кому принадлежал сам чемодан? Если не ей, то каким образом на его внутренней поверхности оказались отпечатки ее пальцев? И если это были действительно ее отпечатки, то как она могла допустить, чтобы они появились?
Что они сделали с ней? Что они сделали с той блондинкой на Коста-Брава, которая кричала по-чешски и чья спина, шея и затылок были изрешечены пулями? Что за существа превращают людей в марионеток, дергают за ниточки, а потом спокойно уничтожают, словно манекены в фильмах ужасов. Та женщина была мертва – ему довелось видеть слишком много смертей, чтобы ошибиться. Здесь нет шарады, как выразился бы элегантный месье Граве.
И все же шарада была. Все, все до единого оказались марионетками. Но на какой сцене и для кого они дают свое представление?
Хейвелок зашагал быстрее; уже показалась виа Делла Мамората, от массивного здания вокзала его отделяло всего несколько кварталов. Он начнет свои поиски там. По крайней мере, у него появилась идея. Ближайшие полчаса должны показать, имеется ли в ней рациональное зерно.
Он подошел к залитому ярким светом газетному киоску, где пестрые вечерние выпуски соперничали со сверкающими обложками журналов. Белоснежные улыбки и непомерно большие груди противостояли изуродованным телам, живописным подробностям изнасилований и деталям увечий, стараясь привлечь внимание прохожих. Вдруг он увидел известное многим лицо, оно смотрело на него с обложки интернационального издания журнала «Тайм». За роговой оправой очков поблескивали полные интеллекта